ухищрениями. Вам понятно?
– Да, мэтр, – ответили мы с Эветтой в один голос.
– К северу от города на поверхность выходит энергетическая жила, известная как Эмэр’Альнен. Завтра доедем до туда и посмотрим местность. Дальнейшие действия будут зависеть от того, что даст осмотр. А до этого вам следует попрактиковаться в более простом искусстве. Качественные красители всегда в цене и уметь их готовить следует вне зависимости от будущей специализации.
Сказав это, старик-мэтр дал указание расположить на столе в его комнате горелки и колбы, организовывая своеобразную походную лабораторию, а сам отправился за покупками соответствующих ингредиентов. Пока ещё не стемнело, и лавки были открыты. Справились мы с Эветтой быстро настолько, что даже заскучали в четырёх стенах. И, решив, что никакого запрета на то, чтобы спуститься вниз в мастерскую, не было, дружно зашагали по лестнице. Гастон сидел за прилавком, на который из окна падал прямой солнечный свет, и водил тонкой кистью по невзрачному бурому горшку. Увидев нас, он улыбнулся.
– Что-то вы совсем грустные и тощие. Не кормят в Обители, что ли?
– Тех, кто работает, кормят, – честно ответил я, заворожённо наблюдая, как из‑под его руки выходит чудесный лист замысловатого растения. Гастон отчего-то рассмеялся, но мне это было не важно. Внутри горело желание.
– Можно попробовать тоже?
– Не думаю. Испортишь заготовку только.
– Вообще, Арьнен вырезает красивые статуэтки из дерева, – тут же вступилась за меня Эветта. – У него может получиться.
– Ну, раз из дерева, то пусть на этой дощечке и пробует. Держи, – он протянул мне измазанный в глине небольшой кусок доски в ладонь шириной. – Вот кисти. Смотри, как я делаю.
Процесс выглядел простым. Насколько мне стало понятно, сложность составляло только правильное смешивание оттенков при перенесении воображения на нечто материальное. Но сама задумка! Она позволяла так точно передать то, что не могли выразить слова. Восторгаясь идеей, я понаблюдал за действиями Гастона, а затем сел подле него на пол и приступил к созданию своей первой картины.
Когда-то мне было тяжело держать в руках даже столовые приборы. Теперь же кисть, как перо, уверенно легла меж моих пальцев и, как это бывало и во время моего баловства с вырезанием фигурок, сознание утратило связь с окружающей действительностью. Мысли истончились до полного отсутствия. Имелось тело-исполнитель, имелась задача. Прочего – не существовало. И это было прекрасно! Любая дума по итогу рождает сомнения. И чем больше этих сомнений, тем ты слабее.
– Да у тебя талант, парень! – вывел меня из глубин безвременья Гастон, уважительно кладя руку на плечо.
… Отчего люди считают, что обязательно прикасаться друг к другу?!
Усилием воли я отодвинулся как можно более плавно, а потом посмотрел на свой рисунок, как будто до этого и не видел его. На нём хорошо различалась часть морды и уже понятно, что лошади. О том, что сначала обычно рисуют эскиз или контур, мне было неизвестно. Я рисовал так же, как писал. Слева направо.
– Чем ты там у магов занимаешься? Я бы с удовольствием взял тебя в подмастерья!
Глава 3
Да. Именно эта дощечка с изображением мчащейся лошади и висела на стене. Эветта сохранила её оказывается, хотя краски от времени сильно потускнели. Мне захотелось снять деревяшку со стены, чтобы восстановить цвета, но пожилая женщина, бдительно следящая, как бы паломники не растаскали дом на амулеты, мешала сделать это. И интерес мой заметила.
– Очень искусная работа. У нас иногда просят её продать, но мы отказываем. Это одно из немного, что осталось из личного имущества Белой Леди.
– Личного? – недопонял я. – Разве этот дом не её?
– Нет, – улыбнулась женщина. – Она арендовала его… и владелец затребовал в разы больше, когда сюда потянулись паломники. Так что вы если можете, по уходу добавьте монету на сохранение её дома.
Грустным взглядом она указала на деревянный короб с прорезью для денег. Я подошёл к нему и, не глядя, вытащил из кошеля монету, чтобы бросить в щель. Выпала золотая…
Что же. Я сам решил действовать наугад, так что нечего жалеть и думать, где такие деньги могли бы пригодиться.
Монетка упала на дно. Я же повернулся к строго одетой женщине и спросил:
– А что ещё здесь осталось из её личных вещей? Самых личных, как эта картина.
– Не так много. Почти всё Белая Леди забрала перед исчезновением, – с сожалением вздохнула та. Она видела размер моего подаяния и в благодарность хотела услужить как можно лучше. – Давайте старая Ниамбэ всё покажет и расскажет. По всему дому проведу.
– Ниамбэ? – удивился я имени. – Хрустальная Грусть?
– Да. Вообще я Берта, но так меня называла Белая Леди. Вот и прижилось.
– Прижилось…
Глупая улыбка снова возникла на моём лице.
Более четырёх поколений назад завершилась война, в результате которой почти стёрлась царившая ранее культура. Да и последующий скорый уход эльфов из мира этому способствовал. Осталось несколько древних монументов, заброшенных, зачастую разрушенных или же перестроенных строений, да старый, стремительно умирающий язык, иногда называемый райданрунским. На нём-то Эветта и любила всем и всему давать собственные имена. И, стоит сказать, у неё это неплохо получалось. С её лёгкой руки появилось много кличек. При мэтрах то все обращались друг к другу обезличено, как и положено, но у нас, учеников, ещё имелась потребность поступать иначе. Мы не умели толком вкладывать в слова импульс, позволяющий определять, о ком именно шла речь.
– Ну? И какой же ты Бешеный? – фыркнула девочка-альбинос после первой недели ученичества, проведённой в полном игнорировании меня.
Собственно, вёл я себя также, как и Эветта. Это был взаимный бойкот. С тех пор, как нас поселили в одной комнате, мы не разговаривали друг с другом, держались противоположных углов и строго соблюдали никем не установленную границу.
Дни же проходили совсем иначе, чем во внешнем дворе, но по-прежнему размеренно. Утро теперь начиналось с обязанности умыться и выстроиться на улице, несмотря на то, какая погода. Там все вслух произносили устав, а затем послушно приступали к любым общественным работам, назначенных нам неофитами. Мы натирали полы, стирали бельё, таскали поленья, чистили нужники, носили воду из колодца и, в конце концов да с огромным энтузиазмом, накрывали столы в большой столовой. После тяжёлого труда удар гонга, возвещающий, что наконец-то дозволялось поесть, звучал лучше пения птиц и представлялся прекраснее сияния звёзд ночью. Только вот обедать нормально не давали. Меж рядов со скамьями ходили суровые