— Нет, — растерянно и пораженно ответила княжна. — А что, разве…
Но тут же Елизавете пришло в голову, что ничего странного в этом нет. Ну да, почему бы не быть невесте у князя до встречи с нею? И ничего странного в том, что от нее это было скрыто, девушка тоже не видела. Быть может, он не захотел расстраивать ее, Лизу. И, быть может, там что-то случилось, что-то печальное, о чем он и сам не хотел бы вспоминать… И, как знать, не объясняется ли нынешняя бледность князя Гвидо какими-нибудь печальными воспоминаниями?
— Так что ты молчишь? Рассказывай! — велела княжна.
— Ах, напрасно я вообще об этом сказала, — взволновалась служанка. — Ежели вы не знали, так вам и знать не следовало…
— Теперь уж поздно, говори. Да, и при чем тут этот дом? — спохватилась Лиза.
— Ну значит, так… — начала служанка.
И Елизавета услышала странную историю, о которой после вспоминала не один раз…
— Нашему князю теперь тридцать лет, кажется. Но точной цифры я вам не скажу, сударыня, потому как сама не знаю. Хотя говорят разное о том, сколько господину Кавальканти лет, но все же тридцать-то ему точно есть… Но кое-кто уверяет, что ему много больше! — прибавила служанка. — Однако… Так вот… — Она откашлялась. — Лет около пяти назад, когда его милость вернулся сюда из чужих краев…
— Так князь Гвидо вернулся на родину лишь пять лет назад?
— Да, сударыня.
— А где он был?
— Ну этого я не знаю, — протянула служанка. — В чужих краях, должно быть так. А уж где… Знаю только, что увезен он отсюда был младенцем и на родине не был более двадцати лет, вот так. И еще говорят, — понизила она голос, — что он до невероятия похож на своего папеньку! Ну просто как две капли воды. Папенька ведь и увез его милость из Лукки. Да. А папеньке его было тогда не более сорока лет. Хотя выглядел он, как говорят, не старше тридцати. Князь, должно, таким же будет. Да и красавцы оба преизрядные…
— Да, он хорош, — произнесла Лиза. — Вот только эта бледность.
— Это у них наследное. Папенька его милости тоже был бледный, как бумага. И это при нашем-то солнце! Не иначе как это болезнь какая или проклятие.
— Что за вздор! Какое проклятие?
— Ну ежели не проклятие, то болезнь.
— Какая болезнь? — всполошилась Лиза.
— Да лихорадка. Кто долго болеет, чуть не всю жизнь, и ходит притом весь белый, ровно бумага. А кто сразу помирает. Ну ежели бледный, то, значит, долго проживет, вы не беспокойтесь, синьорина, — решила утешить Лизу добрая девушка.
— Но он стал бледный лишь только сюда приехал. В Петербурге он вовсе таким не был. Смуглая кожа и румянец его так восхищали наших дам…
— Вот этого не знаю…
— Так, а что за история с невестой? — нетерпеливо напомнила Елизавета.
— А, так вот… Лет пять назад его милость вернулись в наши края и надумали жениться. И вот невесту они, так же как и вас, привезли сюда из Рима. Вместе с ее маменькой. Какая веселая и дородная была женщина, эта маменька, — страсть! И детей у нее было, дай Бог им всем здоровья, пятнадцать душ ровным счетом. И все живые, как один. Все говорили, что выбор верный, ибо такое здоровье и чадородие для женщины большая ценность. А у вас, позвольте спросить, синьорина, братья и сестры есть? — вдруг сказал служанка.
— Нет, — ответила ошеломленная Лиза. — Да тебе-то что за дело?
— А и верно, мне дела нет… Ну думаю, теперь его милость уже решил по-другому выбирать, не как в прошлый раз. Наверное, он сильно вас любит, когда хочет взять в жены, а семья у вас столь малая…
— Продолжай! — чуть не вскипела Лиза.
— Да, так вот… из всех пятнадцати детей было лишь две дочери в той семье. И вот невеста его милости была младшая дочь, звали ее синьорина Уррака и было ей восемнадцать лет.
— Боже, что за имя! — воскликнула, поморщившись, княжна.
— Да, имя странное. Испанское, как говорили. И дал его девушке ее крестный, который был испанец. Так вот, синьорина была так влюблена в его милость, что с особым нетерпением ждала свадьбы. Но, не в обиду будь сказано, была она любопытна, как мало кто. И загорелось ей, вроде вот как вам, непременно узнать, что такое есть в этом доме, возле которого и мы с вами теперь стоим, госпожа. И, что вы думаете, она нашла способ проникнуть внутрь. И когда его милость застали собственную невесту в этом доме, а ведь они строго-настрого запретили ей сюда даже приближаться, то разгневались страшно! Ох уж и кричал его милость, ох уж и кричал! Бедная синьорина Уррака кинулись к маменьке и в запальчивости объявили, что не хотят замуж. Маменька за дочь вступилась и выговорила князю все, что думала об его поведении и заявила, что не даст свою дочь в жены такому грубияну. Его милость долго извинялись, но дамы были непреклонны. И той же ночью синьорина заболела. У нее началась та самая лихорадка, о которой я уже упоминала. И бедняжка скончалась, не прошло и двух дней. Ее безутешная маменька отбыла, хотя, я думаю, для нее большим утешением послужило наличие еще четырнадцати детей. То же сказал ей и падре, упрекая ее за слезы, ибо, как он сказал, «из пятнадцати детей вы потеряли лишь одну дочь, в то время как иные не столь счастливы, и теряют и половину, и более, и даже почти всех отпрысков»! К тому же другая дочь этой синьоры была уже замужем за достойным человеком, и более никаких переживаний по поводу брака другой дочери маменьке не грозило. Вот такая история!
— А князь? — спросила Лиза.
— Ну что же… Князь погоревал, да и уехал отсюда прочь. И пять лет мы его не видали, пока он сюда вдругорядь с вами не приехал. Хотя, сказать по правде… — Служанка неожиданно замолкла.
— Что?
— Да не очень-то он страдал, его милость… Да… Даже будто их обычная бледность исчезли и на похоронах невесты он стоял такой румяный, что даже стыдно. Все время был бледен как смерть, а тут разрумянился. Можно было бы подумать, что он ничуть не страдает и вовсе ни о чем не сожалеет, но плакал он и убивался так, что все поверили в искренность его страданий. А как же иначе? Конечно, он страдал, — прибавила служанка.
— Как странно… А девушка, эта… Уррака, она что, здесь похоронена?
— Да, синьорина, точно так. Здесь, на церковном кладбище.
— Вот как…
— Так что пойдемте-ка отсюда, синьорина, от греха-то подальше. Не ровен час и с вами что случится…
При сих словах Лиза вздрогнула.
— Вы-то у маменьки одна, так что ей потерять вас будет весьма печально!
— Перестань… — прошептала перепуганная княжна.
И только девушки — госпожа и служанка — повернулись спиною к дому и намеревались уже со всех ног пуститься прочь, как за стеною послышался некий шум.