Скоро ужин. Надо подготовиться к путешествию, которое ждет меня сегодня ночью. Я еще несколько раз внимательно перечитала сделанные записи и внесла несколько корректировок в образы, которые заботливо подсовывала мне моя память.
Как только я закрыла блокнот, в коридоре раздались звуки вечернего осмотра. Каждый день перед ужином проходит вечерний осмотр палат на предмет запрещенных предметов: наркотиков, зеркал, острых предметов, продуктов питания и прочего, что может вызвать беспокойство пациентов. Примерно десять минут на каждую палату. Моя находится в самом дальнем углу коридора, у меня есть примерно час, чтобы подумать, куда можно спрятать мой блокнот. Мне совершенно не хочется, чтобы мои записи попали в руки Альберта Стивенса. Совершенно гладкие стены палаты, отсутствие решеток вентиляции, аккуратно застеленная кровать. Ни малейшей лазейки, ни единого укромного места, в котором можно спрятать хоть что-то. Но это только на первый взгляд. У меня есть один недостаток — я курю. Бросить курить я не смогла даже здесь. Разумеется, пациентам не положено ни табака, ни алкоголя, но я очень дружна с Марж, которая изредка, тайком, приносит мне мои любимые сигариллы, которые я умудряюсь украдкой выкурить на прогулке. Две или три сигариллы всегда надежно запрятаны под кусочком паркета, который мне удалось отковырять. Это было сложно. Сложнее всего было вычислить точку, которая не просматривается камерами наблюдения. Так называемая слепая зона. Я потратила на это примерно месяц. Каждый день раз за разом я творила различные бесчинства в разных частях палаты, сдвигаясь каждый день на несколько сантиметров в ту или иную сторону. Если камера захватывала точку, в которой я находилась, немедленно приходили санитары и меня начинали успокаивать, а иногда и просто привязывать к кровати. Наконец заведомый кусочек личного пространства был найден. Дальше оставался только физический труд. Отковырять несколько плиток паркета и выдолбить полсантиметра бетона. Это заняло еще месяц примерно. Зато теперь я единственная в этой клинике обладательница тайника. Больше ни у кого нет подобной роскоши. Большинству это просто не надо, а те, кто еще сохранил остатки мозгов, слишком ленивы, чтобы проработать эту схему. А я слишком люблю вкус сигарилл, чтобы научиться обходиться без них. Теперь мой тайник послужит иной цели, кроме как развитию у меня рака легких.
Я вырвала из блокнота исписанные листы и сложила их так плотно, как только могла. Все, теперь у меня в руках было самое дорогое — моя память о том мире, куда мне предстоит отправиться снова. Маленький квадратик бумаги довольно легко поместился между вырванных половиц паркета. Правда, с сигариллами все же пришлось попрощаться.
Я аккуратно замаскировала тайник как раз вовремя. В мои покои совершенно внезапно вошел сам Альберт Стивенс, владыка этого царства скорби.
— Здравствуй, Клавдия!
Голос он сделал слишком мягким. Ну что же, будем готовы к тому, что сейчас начнется очередное представление.
— Здравствуйте, док! Хотя мне кажется, что здороваться при каждой нашей встрече довольно утомительно. Ведь они не так редки, как мне бы того хотелось.
— Скажи, Клавдия, эту ночь ты планируешь провести так же, как и предыдущую? Будешь рисовать, смотреть в окно, лишь бы не уснуть?
— О, доктор, как раз наоборот, я бы хотела попросить у вас снотворного или успокоительного, потому что я слишком устала и боюсь, что заснуть самостоятельно у меня не получится.
Да, этот взгляд того стоил. Удивление моего персонального садиста стало прекрасной наградой за бессонную ночь и уникальные заметки в моем блокноте. Голубые глаза недоверчиво сверлили меня. Что ж, доктор Альберт Стивенс, на этот раз вы не прочтете на моем лице ничего, кроме саркастической улыбки.
Дальнейшее время прошло довольно быстро и без происшествий. Ужин был отвратителен, впрочем, как всегда. После ужина в мою палату вошла Марж Уинслет, в руках у нее был поднос с заветной таблеткой снотворного и стаканом воды. Поблагодарив медсестру, я залпом выпила стакан воды, отправляя снотворное в свой измученный организм.
— Готовься, Макс, я иду к тебе…
Глава 3. Кузен
Проснувшись, я совершенно не удивилась, когда мой взгляд наткнулся на спящего наемника. К этой встрече я была готова, еще находясь в палате. Макс спал. Мои руки связаны, причем связаны настолько крепко, но профессионально, что практически не затекали и не доставляли мне неудобств. При ближайшем рассмотрении ноги тоже оказались связанными, правда, не так деликатно, как руки, и уже начинали побаливать, но вряд ли Одноглазому Максу это покажется достойным поводом, чтобы меня развязать.
Макс был хорош собой, по крайней мере до того момента, как стал одноглазым. Тонкий, еще свежий рубец уродовал правильное аристократическое лицо, а черная повязка придавала ему совсем уж разбойничий вид. Он не был ни высок, ни низок, ни толст и ни худ. В общем, он был таким, каким и должен быть среднестатистический наемник, который скрывается от правосудия. Готова дать на отсечение безымянный палец, что он еще и ловелас. Скорее всего, Макс — обладатель глубокого голоса и манящего глаза, тьфу, взгляда. Единственное, что его портит, это уже явно наметившийся живот и отвратительная щетина на подбородке. Черные волосы, мягко завиваясь, обрамляли лицо и шею. Что-то в нем есть.
Мой взгляд скользил по костюму, обуви, оружию, цепко отмечая мелкие детали. Я напишу о нем в своем дневнике, и он станет героем книги. На какое-то время. Перстень! Глаза намертво впились в массивный золотой перстень с рубином, и волна чужой, не принадлежащей мне, памяти захлестнула меня.
Наемник Одноглазый Макс был моим кузеном. Мы были детьми, и летом мы жили в поместье его родителей. Макс был старше меня на четыре или пять лет. Довольно несущественно, но все же… Мы росли вместе. Вечерами я любила забираться к нему на коленки и смотреть, что он делает. Или слушать, как он играет на гитаре. Я сидела у него на коленях, и мне было тепло и уютно. Однажды вечером мы, как всегда, сидели в одной из башен поместья, его рука лежала на моем бедре, сдавливая его как-то необычно. Меня захлестнули новые, еще неизведанные, чувства. Его тоже. С тех пор наши вечера изменились. Макс любил прижимать меня к себе, медленно проводя рукой по спине и вынуждая прижаться ближе, чем это можно было позволить. Я чувствовала его дыхание, сбивающийся пульс, нервную дрожь кисти, касающейся моего тела. Это была очень долгая игра. Со временем одежды на мне становилось меньше, а этих, с виду случайных, встреч я искала чаще. Он тоже искал их. Он любил смотреть на меня, стоящей против света в легком кружевном платье. Я вздрагивала он его прикосновений и от горячих губ на тонкой, совсем еще юной шее. Голова кружилась, кружилась так сладко, как не будет кружиться уже никогда. Тонкая, словно бритва боль прорезала меня. Кузен стал моим первым мужчиной…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});