спички.
— А самосад?
Тятюшкин дал и самосаду.
— Ты что же ушел? — спросила Лариса огорченно. — Ты ведь обещался…
— Перекур, — коротко объявил Матвей.
— Ну, смотри, — тихо продолжала она. — Позовешь сегодня — не выйду.
— Как хочешь. Вольному — воля.
— И завтра не выйду, — продолжала Лариса тихо, почти шепотом. — Не хозяин ты своему слову.
— А кто льноколотилке хозяин? Это только у нас возможно: бабы вальками стучат, а рядом машина простаивает. И меня еще усадили с бабами.
— У него всегда так, — сказал Тятюшкин в пространство. — Куда он восхочет, туда его и посылай. Не соображает, что у машины шестерня лопнула.
— А вот обожди, — возразил Матвей. — Новый-то зоотехник за вас возьмется. Она зря языком трепать не станет.
Лариса отошла к стене и стала изучать лозунг. Некоторое время все молчали, только Иван Саввич листал какие-то бумаги и сурово, начальнически похмыкивал.
— Вон в «Коммунар» приехал агроном, — заговорила наконец Лариса. — Тоже образованный. Вызывает на квартиру конюха и говорит: «Запрягите, говорит, коня в седелку, я поеду поле глядеть». Надо же! Месяц живет, а ни с одним колхозником путем не познакомился. Тычет пальцем: «Ты, говорит, пойдешь, ты и ты», а как по фамилии — не знает.
— Я видал его, — заметил Иван Саввич. — В деревне живет, а все по-городскому кашляет.
— Наша получше будет, — сказал Матвей.
— Тебе все хороши… — перебила его Лариса.
— Чего ты прицепилась? Сказал: две нормы наколочу, и ладно тебе.
— Откуда будут две нормы, когда ты тут дым пускаешь? Вон какое полено скрутил.
— Из чужого табачка, вот и скрутил, — объяснил Тятюшкин. — Из чужого табачка всегда такие крутят: утром закурил — к вечеру вынул.
В сенях послышались шаги, дверь отворилась, и вошла Тоня в широком пальто и в блестящих черненьких ботиках.
— Здравствуйте, товарищи, — сказала она, подавая маленькую руку в перчатке Ларисе, Матвею и Тятюшкину.
Лариса метнула быстрый взгляд на гладкое, смуглое лицо Тони, и этого мгновенного взгляда ей вполне хватило, чтобы оценить и детски-внимательный взор серых глаз молодой девушки, и ослепительно белые зубы, и продолговатые ямочки на смуглых щеках, и даже заметить остренький зубок, выбившиГтя из строя и растущий сбоку чуть впереди других. Именно этот зубок и придавал улыбке Тони особую прелесть.
Из-за буфета неторопливо вышел Иван Саввич. Не обратив на Тоню внимания, он проследовал к Тятюшкину и сказал:
— Так вот. Такое примем решение. Возить за реку. Ясно?
— А как же, Иван Саввич… — начал Тятюшкин.
— Ясная задача? — оборвал председатель.
— Задача-то ясная.
— Ну, так и вот. Мобилизуй народ и налаживай плоты. Давай действуй.
Иван Саввич не упускал случая показать свежему человеку, что он тут не какой-нибудь лапоть, а официальный хозяин, что перевидал на своем веку много людей — и городских и деревенских, цену им знает, и никакими перчаточками его с толку не собьешь.
Поговорив с Тятюшкиным, председатель остановился посреди комнаты, достал из кармана гимнастерки какую-то бумажку и стал ее внимательно изучать. Бумажка была лежалая, ненужная. Однако, пока он ее читал, все молчали.
Внушив таким способом приезжей барышне достаточное уважение, Иван Саввич медленно спрятал бумажку, направился к своему столу и тут, словно впервые, заметил Тоню.
— Вам кого, гражданка? — спросил он.
— Работать приехала, товарищ председатель, — робко сказала Тоня. — Я думала, вам сообщили?
— Как же. Имею сведения. Глечикова внучка? Вы чья же дочка — Митрия или Андрея?
— Андрея.
— С батькой, что ли, не поладили?
— Почему? — смутилась Тоня. — Закончила техникум и приехала работать.
— В МТС вон тоже молодая агрономша приехала. В архитектурный не выдержала, пришлось в сельскохозяйственный идти.
Тоня не нашлась что ответить на это. Она чувствовала, что все присутствующие, даже мельком взглянувший на нее Леня, уже вывели твердое заключение, что никакой пользы от нее не дождешься.
— Андрюшка-то уехал, когда я еще неженатый был, — задумчиво проговорил Иван Саввич. — А теперь у меня дочка невеста. Сколько тебе лет, Лариса?
— Двадцатый.
— Какое красивое имя! — заметила Тоня, стараясь задобрить насмешливую девушку.
— А что мы тут, по-вашему, только в Феклы годимся? — весело проговорила Лариса и, стрельнув большими глазами, вышла.
— У нас, барышня, теперь Титами да Федотами не нарекают, — словно ребенку объяснил Тоне Тятюшкин. — Куда ни погляди, все Юрочки да Жорочки. По-городскому…
— У тебя все? — спросил Иван Саввич, нахмурившись.
— Все, — сказал бригадир и вышел.
— А вы по какому делу? — обратился Иван Саввич к Матвею.
Матвей поднялся и тоже вышел.
— Значит, на родину потянуло? — проговорил Иван Саввич. — А у нас поработать придется, — продолжал он, осматривая пальто и ботики Тони укоризненным взглядом. — Придется поработать.
— Я и хочу работать, — сказала Тоня печально. — У вас есть планы развития хозяйства?
— Чего-чего, а планов у нас много, — ухмыльнулся Иван Саввич, принимая тот игриво-иронический тон, который появлялся у него всегда, когда дело касалось канцелярской писанины. — Сейчас и глядеть будете?
— Если можно, то сейчас.
Иван Саввич отворил скрипучий буфет и выложил несколько толстых папок. Тоня открыла одну из них наугад и увидела длинный заголовок: «Мероприятия по увеличению продуктов животноводства на 1955–1959 годы по колхозу «Волна». Мероприятия начинались со следующей таблицы:
Тоня прочитала эту таблицу, грустно посмотрела на Ивана Саввича и сказала:
— Можно, я пойду хозяйство смотреть?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ИЗБЫ
Вот и новое утро подошло к Пенькову. Помешкав за березовым колком, поднимается на небо чуть постаревшее к сентябрю, прохладное солнце. Улица словно умылась и прибралась за ночь. Избы стоят, будто на смотринах: медалями блестят листья на березках, блестит вдали воздух, и роса сверкает в траве то синей, то красной, то фиолетовой искрой — смотря с какого бока подойдешь.
На улице тихо. Началась работа. Женщины возят к ригам последние бабки льна, пчелы сосут сладкую росу в клеверах… Иван Саввич забежал на минуту предупредить счетовода Шурочку, что в конторе никого не осталось, и повел Тоню показывать хозяйство.
Они шли вдоль деревни — Иван Саввич впереди, Тоня сзади.
Вокруг Шурочкиной избы чисто подметено, во дворе тоже чисто, опрятно; копешка сена покрыта толем и прижата переметами, в окнах — белые как снег занавесочки. Сразу видно, хозяева аккуратные, из тех, которые на зиму кладут между рамами гроздья рябины для красоты.
Еще недавно Шурочкина изба была крайней, но тракторист Зефиров решил отделиться и ставит возле околицы новый дом. Сруб сложен по окна, и длинные чубы зеленого, неувядшего мха свисают на бревна. Земля возле дома густо усыпана щепой, и вокруг хорошо пахнет смолистым тесом.
Рядом с избой Шурочки стоит грустный пустой дом. Старые хозяева