Читать интересную книгу Последний каббалист Лиссабона - Ричард Зимлер

Учитель иллюстрировал Агаду для семьи тайных евреев из Барселоны и все никак не мог среди наших знакомых найти подходящее лицо, которое могло бы стать моделью для Хамана. Но что его так опечалило? То, что нет Резы? Прежде, чем я успел задать вопрос, он начал благословение. Я обнял его и, впервые на моей памяти, он не воспротивился моим проявлениям привязанности. Стал ли он больше доверять мне за прошедшие несколько дней? Окрыленный собственной непоколебимой силой, словно впитавшей мою энергию и любовь, он поцеловал меня и крепко обнял.

— Пришла Пасха! — прошептал он.

Мы обменялись торжествующими улыбками.

Синфа и Иуда сидели за столом. Шафранного цвета керамическое пасхальное блюдо, изготовленное для нас соседом Самиром и заваленное листьями салата, печеными яйцами и костями жареного ягненка, служило символической частью трапезы. С разрешения Эсфирь я добавил туда ложку, которой мешал харосет, олицетворение раствора, служившего израильтянам для скрепления камней при строительстве гробниц, дворцов и пирамид во времена рабства в Египте. Свежая маца была прикрыта льняной салфеткой. Серебряные кубки по традиции стояли в стороне, возле места дяди, который сегодня представлял Илию.

Как описать этот первый вечер Пасхи? Слова и спокойные лица? Головокружительная радость? Грусть о тех, кого нет рядом? Мы заняли свои места, охваченные общим ожиданием. Дядя, как и всегда, руководил обрядом. Хотя Пасха — прежде всего праздник памяти, пересказ истории о том, как Бог освободил евреев из рабства, но также в ней есть и иной, скрытый смысл. В тексте Торы, словно феникс в яйце, скрыт рассказ о духовном путешествии, доступном каждому, — из рабства к святости. Пасхальная Агада — золотой колокольчик, перезвон которого говорит: помни, Святая Земля — в твоем сердце.

Сначала моя мать зажгла свечу над очагом, а затем — в двух больших подсвечниках, стоявших по краям стола. Прошлое слилось с настоящим. Мы стали израильтянами, ожидающими Моисея у горы Синай, стол, накрытый белой скатертью, превратился в алтарь, а кухня — в храм среди пустыни.

Дядя, сегодня наш предводитель, открывал первые, самые священные врата праздника, произнося благословение над четырьмя кубками с вином.

— Благословен Ты, Господь наш, Царь Вселенной, создатель этих фруктов и этого вина, — пел он на иврите.

Его мягкий голос звучал эхом поющего рога, открывавшего обряд когда-то раньше, до того, как появилась опасность быть застигнутыми доносчиками старых христиан. Он повторил этот и все остальные куплеты на португальском, чтобы Иуда, сильно отстававший в изучении иврита, понял его, а затем наши голоса сплелись в едином хоре:

— Quern, tern fame que venha e coma. Todo necessitado que venha e festeje Pessa. Este ano aqui, no proximo em Israel. Este ano escravos, no proximo homens livres. Пусть голодные придут и едят. Пусть нищие придут и отпразднуют Пасху вместе с нами. В этом году мы здесь. В следующем мы можем вернуться в Израиль. В этом году мы в цепях. В следующем мы можем освободиться.

Чуть позже, когда дядя начал отрезать дымящиеся куски от барашка, разложенного поверх мацы, он объяснял, что каждая буква иврита связана с ангелом, и ангелы связаны вместе тем, что мы говорим и пишем, верша чудеса, удивляющие простых людей.

Воистину, сегодня наши молитвы и истории имели чудесную силу.

Однако как хрупки ангелы: их магия рассеялась в один миг. Синфа отправилась во дворик открыть калитку для пророка Илии, дух которого входил в каждый дом во время Пасхи. Резкий крик откуда-то издалека ворвался в кухню вместе с порывом холодного ветра. Дядя подскочил: кричали на иврите. И снова послышался долгий, пронзительный крик. Потом тишина.

— Что это было? — спросила мама.

Дядя был бледнее полотна.

— Ничего, — сказал он с отсутствующим видом, словно его посетило видение.

До конца трапезы он не проронил ни звука, только закончил церемонию словами вечного возвращения домой, в этот раз почему-то павшими на нас оглушительной пустотой:

— В следующем году в Иерусалиме.

На рассвете следующего дня у калитки таинственным образом оказался свиток, ставший ответом на мамин вопрос. Условным языком новых христиан он извещал: «Шестнадцать ласточек не вернулись в свои гнезда прошлой ночью, и их поймал фараон. Ваша птичка, Реза, была среди них».

Как выяснилось, Резу вместе с остальными гостями ее тайного седера арестовали прошлым вечером и бросили в городскую тюрьму. Кто-то дал нам знать об этом. Увидел ли это дядя в своем мистическом прозрении или всего лишь догадывался о том, что случилось нечто ужасное?

Пока я читал записку, мама сообщила:

— Эсфирь и дядя отправились просить влиятельных новых христиан выступить в суде. Они надеются, что у кого-то достанет сил помочь.

Шла суббота, долгий день перед вторым священным вечером Пасхи. В такие дни я бывал ужасно набожным, поэтому решил помочь поскорее вызволить Резу, с утра и до вечера проведя в молитвах. Но, к несчастью, это не принесло результатов. Незадолго до заката домой вернулись дядя и тетя — покрытые пылью и отчаявшиеся.

— Один из судей общины попробует вмешаться, — сказал учитель без особой уверенности в голосе и принялся ожесточенно чесать макушку. — А остальные… льют слезы и оскорбляют слух ложью.

Следующим вечером дядя, совершенно подавленный заточением Резы, спустился ко мне в подвал и впервые заговорил о возможности уехать из Португалии.

— Если я попрошу тебя покинуть эту страну навсегда, ты уедешь? — спросил он.

— Да, если придется, — ответил я.

— Хорошо. Но твоя мать… она сможет?

— Ей страшно. С известным врагом легче справиться, чем с тем, о котором ничего не известно.

— Верно. И, если останется твоя мать, скорее всего, останется и Эсфирь. И Реза, теперь, когда она вышла замуж и хочет иметь семью. Только бы она вернулась домой.

— Вот что огорчает тебя так сильно? Ты хочешь уехать? Но если ты скажешь…

Дядя отмахнулся от моих расспросов и принялся читать молитву девы Эсфирь. Она имела для нас всех особое значение, поскольку сама Эсфирь также была вынуждена скрывать свою веру.

— Помоги мне, ибо нет мне помощника, кроме Господа. Беру я жизнь свою в руки свои…

Его собственные руки сжались в побелевшие кулаки, губы дрожали. Подскочив, я прикоснулся к его плечам. Его глаза блестели от слез. Бедный дядя, подумалось мне, Португалия истощила его тело.

— Еврейские судьи помогут освободить Резу, — сказал я. — А потом, если захочешь, мы уедем. Мы сумеем как-нибудь убедить всех. Но тебе нужно отдохнуть. Идем, я отведу тебя наверх. Можешь положиться на меня, пока все не уладится.

— Нет, останемся здесь, — ответил он. — Пожалуйста. — Соглашаясь с моим желанием помочь, он попросил: — Отведи меня к ковру. Дух молитвы помогает мне.

Мы сели рядом в молчании, и дядя подолом халата вытер слезы. Потом он положил ладонь мне на голову и прерывающимся голосом спросил:

— Где пергамент с нашими именами, который я отдал тебе?

— Я храню его на груди.

— Хорошо. — Он ласково улыбнулся. — Спокойнее знать, что он при тебе.

Я схватил его за руку.

— Послушай, дядя, что бы ни…

Он заставил меня замолчать, сильно надавив на лоб.

— Ты достойный наследник, — сказал он. — Хотя я и кричал на тебя в минуты гнева, но никогда не жалел о том, что сделал тебя своим учеником. Никогда. Прожив немного дольше и вложив в дело больше молитв, ты станешь великим иллюстратором. Твой отец сказал мне как-то: «В сердце моего Бери живет лев Каббалы». И он был прав. Конечно, великое благо носить в себе такого льва. Но дикий зверь, пусть даже рожденный Каббалой, временами становится неуправляемым. А теперь слушай внимательно. До сегодняшнего дня он почти не вмешивался в твою жизнь, поскольку ты проводил ее в стенах ученичества. Но как только ты выйдешь в большой мир, когда происки Нижнего Царства будут идти наравне с молитвой, тебе придется нелегко. Потому что ты никогда не сможешь носить маску, как большинство из нас. Всякий раз, как ты попытаешься надеть ее, ты будешь слышать в себе рычание льва. Именно поэтому ты так болезненно переживал обращение — и поэтому, возможно, Бог послал тебе видение. Тебе никогда не будет легко. Возможно, тебе иногда придется уходить от людей. Или мучиться от их приземленных суждений. Но сдерживай льва внутри себя. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я кивнул, и он продолжил:

— В таком случае хватит разговоров. Горе наставнику, который наполняет сердце ученика гордыней. Нам со всех сторон грозит опасность и, если мы хотим выжить, нам придется много работать. Это гораздо важнее природного дара или наклонности. Твой лев должен работать!

Мы с дядей сидели за столами. Рисуя сцену, изображающую Хамана и Мордехая, он принялся мягко изучать меня. Я чувствовал его взгляд и понимал: он пытается напомнить себе, что мир остается прекрасным, несмотря на арест Резы.