за талию. Она издала слабый стон. Ему хотелось, чтобы мгновение длилось вечность. Он мечтал прижаться губами к ее нежной шее, зарыться лицом в шелковистые волосы… Тем не менее Лайм сразу отпустил ее.
– Прости, – одновременно произнесли они севшими голосами.
Эйва принялась раскладывать приборы, а Лайм повернулся к плите. В тишине они старались не смотреть друг на друга. Эйва заставила себя поднять голову и взглянуть на Лайма, безуспешно придумывая тему для разговора.
– Итак, – нарушил молчание Лайм, – ты умеешь готовить?
– Да, – с излишним энтузиазмом откликнулась Эйва, – мама заставила меня пройти кулинарные курсы. Считала, что женщина должна уметь готовить для своего мужчины.
– Похоже, ты не согласна с ней.
– Я никогда не против научиться чему‑то новому. Просто не понимала, почему отец не приближался к кухне, потому что не хотел, а мне приходилось готовить суфле, которое я терпеть не могла. Однако надо отдать должное маме – она часто готовила сама.
– Мне казалось, что в вашем доме полно прислуги, включая повара, – сказал Лайм и тут же пожалел о сказанном.
– Ты часто представлял себе нашу семью? – спросила Эйва без любопытства и осуждения, но вопрос задел Лайма.
– Часто. В основном из‑за отца. Он считал, что заслуживал такой же жизни, и травил себе душу, читая сплетни о Кассевети в глянцевых журналах. У меня сложилось впечатление, что успех твоего отца шел параллельно с обнищанием моего, – не скрывая горечи, произнес Лайм. – Пока ты училась готовить изысканное суфле, мне приходилось придумывать, чем накормить пьяного отца на те гроши, что тяжелым трудом зарабатывала мать. Он соглашался есть только то, что я сам готовил для него. – Лайм не хотел разыгрывать драму, но считал, что вправе открыть правду. В конце концов, пока Карен Кассевети взбивала суфле для мужа, его мать работала в две смены, чтобы оплатить счета.
– Мне так жаль, – искренне сказала Эйва.
В ее янтарных глазах он видел сочувствие, но сочувствие слишком близко к жалости. Его отец не ждал бы жалости от Кассевети.
– Не стоит. Ты не причастна к этому.
Приступив к еде, Эйва молчала некоторое время.
– Не я, но мой отец. Он толкнул твоего отца на путь алкоголизма.
Врожденная честность заставила Лайма внести ясность:
– Никто не принуждал отца искать утешение в виски. – По правде говоря, Лайм не понимал, почему Терри Рурк выбрал деструктивный путь. Сам бы он никогда так легко не сдался. Более того, он бы начал борьбу и доказал Кассевети, что ни в чем не уступает ему. – Это был его выбор.
– Но этот выбор тяжело сказался на тебе и твоей матери.
– Так и было, но, с другой стороны, уход за отцом удерживал меня от соблазнов улицы. – Хорошо зная слабости отца, Лайм любил его и не мог допустить критики от посторонних, как не ждал и сострадания. – Я начал подрабатывать по субботам, чтобы помочь матери. Хозяин магазина, где я работал, был ветераном войны. Он заинтересовал меня военной службой. У тебя нет оснований жалеть меня.
– Хочу сказать, что мой отец сожалел о содеянном.
– Возможно.
– Что значит «возможно»? – рассердилась Эйва. – Он велел мне принести извинения и помочь.
– Но не сделал этого лично. Не встретился с отцом, даже не позвонил ему ни разу за долгие годы. – Лайм тоже не скрывал злости и не щадил Эйву: пусть знает, что Джеймс Кассевети был трусом и подлецом.
– Отец не хотел возвращаться в прошлое, надеялся стереть его из памяти, – печально призналась Эйва. – Тем не менее, чтобы исправить последствия своих ошибок, он попытался загладить вину после смерти.
Глядя на опущенное, растерянное лицо Эйвы, Лайм понимал, какая тяжелая участь легла на ее плечи. Она встала во главе «Дольче» в трудное время, когда репутация компании пошатнулась из‑за решения Джеймса оставить две трети наследства детям от первого брака, которых он бросил в раннем возрасте. А теперь еще Эйва вынуждена имитировать отношения. Лайм злился на Джеймса, но одновременно испытывал острую жалость к Эйве и желание утешить ее.
Какого черта! Она была из рода Кассевети.
Эйва отодвинула пустую тарелку и наклонилась вперед.
– Знаю, что отец далеко не идеален и жестоко ошибался, но он был моим отцом, и я любила его. Хочу верить в его искреннее раскаяние. Но теперь…
– Ты никогда не сможешь спросить его, поговорить с ним, – подсказал Лайм.
Он понимал всю глубину ее горя, и осознание, что со смертью заканчивается земной путь человека, слово «навсегда» приобретает совершенно иной смысл. Неожиданно его злость пропала. Эйва потеряла отца, которого любила так же, как он любил своего. В чем бы ни был виновен Джеймс Кассевети, Эйва не должна нести бремя его вины. Настало время забыть прошлое, потому что это единственно правильный путь.
– Да, – удивленно откликнулась Эйва. – Ты понимаешь, потому что прошел через это. Как бы мне хотелось вернуть его и спросить, что мне делать. Скажи, наступит ли облегчение? Как мне понять мотивы его поступков?
– Я часто ходил на могилу отца, сидел, задавал вопросы, старался представить ответы. Это помогало восстановить мир в душе, – неожиданно для себя признался Лайм. Почему он заговорил с ней о сокровенном? В глазах Эйвы он увидел столько боли, что не мог промолчать. – Отец ушел, но он все еще часть тебя. Так или иначе, он формировал твою жизнь. С тобой останутся хорошие воспоминания, их ничем не стереть. А горе не уйдет, но смягчится и будет жить в душе, как дань любви к ушедшему человеку. – Лайм в смущении провел ладонью по затылку. – Вот мой ответ.
– Я безмерно благодарна тебе, – со слезами на глазах откликнулась Эйва, накрыв ладонью его ладонь. – У меня нет родных братьев и сестер, и мне не с кем разделить боль. Мама раздавлена горем, и я не могу обременять ее. Твои слова много значат для меня, особенно потому, что я знаю отношение твоего отца к нашей семье.
– Теперь это не имеет значения. Мой отец тоже не образец для подражания, но это не отменяет моей любви к нему. Я не виню тебя, и, знаешь, давай оставим прошлое позади.
– Я бы очень этого хотела, – сквозь слезы улыбнулась Эйва.
Одновременно они заметили, что их руки сплетены. Лайму захотелось обойти стол и обнять ее. В голове прозвенел тревожный колокольчик. Эйва так уязвима в своем горе. В таком состоянии легко совершить ошибку. Разве он после похорон отца не вообразил, что влюблен? Все обернулось страшной трагедией. Его охватило чувство вины. Не стоило просить Эйву участвовать в его игре, но теперь поздно отступать. Все, что