— Все очень хорошо, господин оберштурмбаннфюрер, лучше и быть не может.
— Мы умеем ценить верность, но требуем работы, отдачи.
— Вполне справедливо.
— Мне приятно, что вы понимаете это.
Ипполитов не отводил взгляда от вытянутого лица эсэсовского подполковника. Видел его насквозь. Сейчас начнет обещать всякие блага, наговорит сорок бочек арестантов.
— Унтерштурмфюрер, — обернулся Греффе к Продлю, — приготовьте нам кофе. И по рюмке коньяку.
Продль понял, что его просто выпроваживают, но ничем не выдал обиды. Встал и покорно отправился за кофе и коньяком. Сто чертей, носить коньяк паршивой русской свинье, которую Продль в душе глубоко презирал?! Однако эта свинья, очевидно, нужна рейху, если сам оберштурмбаннфюрер будет угощать ее.
Когда за Продлем закрылась дверь, Греффе сказал, пристально уставившись на Ипполитова:
— Итак, мы остановились на том, что будем требовать от вас работы, господин Ипполитов, отдачи, так сказать, соответственно вашим способностям.
— Да.
— И эта работа небезопасная.
— Я не трус, готов выполнить любое задание.
— Я ожидал именно такого ответа. Мы возлагаем на вас большие надежды, конечно, и вознаграждение будет соответственным. Если все закончится успешно, Ипполитов, вы станете богатым человеком.
— Честно говоря, господин оберштурмбаннфюрер, я бы не возражал против этого.
— Все в ваших руках. Мы должны осуществить большую акцию, Ипполитов, которая, возможно, получит резонанс во всем мире! — Греффе уставился на Ипполитова, желая проверить, какую реакцию произведут его слова. Неужели испугается? — Вы говорили, что у вас есть влиятельные знакомые в Москве?
Ипполитов крепко сжал пальцы, но так, чтобы Греффе не заметил его волнения. Черт его дернул похвастаться высокими знакомствами — сейчас это может повредить ему. Ответил неопределенно:
— Идет война, господин оберштурмбаннфюрер, она разбрасывает людей, и я не совсем уверен, что все на своих местах. Хотя, — добавил, — кое-какие связи всегда можно возобновить.
Дверь открылась, Продль принес кофе и две большие рюмки с коньяком. Он поставил поднос на журнальный столик, и Греффе подсел к нему, предложив Ипполитову мягкое кресло. Продль вышел, не сказав ни слова. Это понравилось Греффе: всегда приятно, когда подчиненный понимает тебя и относится с надлежащим уважением.
— Мы забросим вас в советский тыл, — решительно перешел к делу оберштурмбаннфюрер. — Вы должны будете осесть где-нибудь в Подмосковье или в Москве. Снимете квартиру, возобновите знакомства, изучите обстановку… У вас будут деньги, надежные документы, средства связи и, наконец, новое, совершеннейшее, особо секретное оружие, портативная пушка, если хотите. Она будет помещаться в рукаве вашего пиджака — стреляет снарядами, способными пробивать пятисантиметровую броню.
— Неужели? — не поверил Ипполитов. — Вот это штуковина!
— Как вы сказали? Штуковина? Что это такое?
— Замечательная вещь, — приблизительно объяснил Ипполитов. — Так говорят русские, господин оберштурмбаннфюрер.
— Из этой… э-э… штуковины вам придется стрелять, Ипполитов. — Глаза у Греффе сузились, славно он сам прицеливался.
— Рука у меня твердая!
— Вы слыхали о «Цеппелине»?
— Разведорган?
— Да. Вы должны пройти там специальную подготовку.
— Не помешает. Только вот что, господин оберштурмбаннфюрер, — продолжал Ипполитов нагло, в конце концов, теперь он мог себе это позволить, — я хочу, чтобы ваши инструкторы в процессе подготовки операции прислушивались к моим советам и желаниям.
— Вас будут готовить лучшие специалисты рейха.
«А чихать я хотел на ваших спецов, — подумал Ипполитов, — насмотрелся в Австрии». Но вслух произнес учтиво:
— Я глубоко благодарен за заботу. Но ваши специалисты не знают некоторых тонкостей жизни русских и не могут учесть все мелочи.
Он был прав, этот пройдоха, и Греффе не мог не согласиться с ним. Пообещал твердо:
— Руководство «Цеппелина» получит такое указание.
— Я был уверен, господин оберштурмбаннфюрер, что вы согласитесь со мной.
Греффе смотрел на Ипполитова тяжелым взглядом. Этот тип наглел с каждой минутой, и его счастье, что у него нет дублера. Однако оберштурмбаннфюрер подавил в себе чувство неприязни к Ипполитову. Вероятно, успех дела зависел именно от этих черт его характера: наглости, самоуверенности, умения быстро ориентироваться в любых условиях. Сейчас этот тип нужен им, и можно позволить ему немного амбиции; сделает свое дело, вернется, во что Греффе, честно говоря, мало верил, тогда можно поставить его на место — у каждого должно быть свое место, и никто еще не прыгал выше своей головы.
Греффе встал и пожал Ипполитову руку.
— Желаю успеха, — произнес он искренне. — О нашем разговоре не должен знать ни один человек. С сегодняшнего дня вы строго засекреченная особа.
— Так точно! — ответил Ипполитов и вышел из кабинета, выпятив грудь. Чего-чего, а амбиции ему не нужно было занимать.
Глава 6
Лес подступал к самому проселку. «Виллис» прыгал на выбоинах между деревьями, ветки нависали над дорогой, и приходилось наклоняться, чтобы не поцарапать лицо.
Виктор бормотал что-то себе под нос, а Бобренок, надвинув фуражку на лоб, вглядывался в кустарник. В этих местах можно ожидать всего, даже автоматной очереди из-за дерева.
Наконец лес немного отступил, дорога пересекла небольшую полянку, и впереди обозначился крутой поворот. Толкунов дотронулся до плеча Виктора:
— Останови здесь, нам лучше подойти к дому лесника незаметно.
Бобренок, соглашаясь, кивнул. Действительно, вон развесистая береза в конце поляны, о которой говорил им Гавришкив, а перед самым поворотом — молодой дуб. Ориентиры обозначены точно, и Толкунов прав: береженого и бог бережет — возможно, в доме лесника засада.
Через десять — пятнадцать минут лазания по кустам и молодняку Толкунов подал майору знак остановиться, постоял сам немного, высматривая что-то впереди. Подозвал Бобренка.
— Чувствуешь, дымом пахнет? — спросил он.
Бобренок втянул воздух, но, кроме острого запаха прелых листьев и смолы, не почувствовал ничего. Неопределенно покачал головой.
— Неужели не чувствуешь? — победно улыбнулся Толкунов. — У лесника топится печь.
— А что варят? — не без иронии спросил Бобренок, но капитан не отреагировал на его подковырку.
— Ступай осторожно, — предупредил майора. Вынул свой знаменитый пистолет и засунул его за пояс: сейчас никто не мог напасть на них неожиданно, это было проверено опытом — не зря у капитана около тридцати задержаний, сам же он только раз был ранен.
Они продвигались, часто останавливаясь. Лес поредел, наконец совсем расступился — впереди, за молодыми березками, открылась поляна, засаженная картофелем. Какой-то мужчина возился там с лопатой.
Толкунов сделал знак Бобренку оставаться на месте, а сам незаметно исчез в кустах. Не шелохнулась ни одна веточка, только какая-то птичка пискнула встревоженно и сразу умолкла.
Бобренок стоял, прислонившись плечом к шероховатому стволу, и наблюдал за мужчиной в огороде. От него до майора было всего полсотни метров, и Бобренок смог четко разглядеть его. Мужчина копал картофель аккуратно, осматривая каждый куст, ощупывая землю в ямках и отыскивая клубни, — работал не спеша, спокойно, не останавливался и не оглядывался, чувствовал себя в полной безопасности и был целиком поглощен своей немудреной работой.
Толкунов вырос у того за спиной неожиданно: даже Бобренок, знавший, что сейчас должно было произойти, и не спускавший глаз с подлеска на краю поляны, не заметил, как капитан появился из-за кустов. Бобренок подошел к ним.
Лесник — а это был именно он, все соответствовало словесному портрету, нарисованному председателем сельсовета: высокий, седой, длинноносый, — смотрел на них не то чтобы испуганно, а как-то непонимающе или даже удивленно.
— Что нужно панам? — спросил он наконец не совсем твердо. — Так как, кроме картошки…