Также виднелась и пара шалашей.
— Ладно, двигаем к нашим. — Пётр похлопал радиста по плечу. — Ваське надо рассказать.
Несколько километров восточнее
Спустившись со склона, братья по едва угадывающейся тропке повели майора в лес. Расстилавшийся между грядами сопок, он был тёмным и густым. Настоящая девственная тайга, не знавшая топора. Продираться сквозь неё было сущее проклятие. Алексей вполголоса ругался, снимая с лица очередную налипшую паутину да отводя в стороны ветви, так и норовившие его ударить. Услышав тихое подхихикивание, Алексей нарочито строго проговорил:
— Чего лыбитесь? Думаете, я каждый день, как и вы, тут шастаю? Почему мы не идём в посёлок?
— А зачем? — искренне удивились пареньки. — Данул не будет рад чужаку.
— Данул — это кто?
— Наш вождь, — ответил Пётр. — Он незнакомцев не жалует.
Наконец они вышли на небольшую полянку, покрытую мягким ковром тёмно-зелёного мха. Сазонов сразу обратил внимание на гряду валежника в центре поляны, призванного, видимо, скрыть некое сооружение.
— Землянка? — указал майор на тёмный зев под поваленным стволом ели, также покрытой мхом.
— Там раньше берлога была. Отец с дядькой Витей убили медведя, а яму расширили, — пояснил Павел.
Потом он сказал брату остаться здесь с гостем, а сам отправился в посёлок за отцом. Не было его около часа. Это время Сазонов провёл в разговорах с Петром. Оказалось, что фамилия его Васильев, а его отца звали Николай Сергеевич. И что кроме Павла у него было ещё четыре брата и две сестры.
— Это сколько же у твоего отца жён? — удивился Алексей.
— Три жены. Нашу с Павлушей маму отец Ольгой зовёт, — объяснил паренёк. — Она самая любимая у него, младшая.
У дяди Виктора, как выяснилось, тоже три жены, да и детей на одного больше. Словоохотливый Пётр рассказал, что живут они в посёлке, а тут у них, по словам отца, дача. Сазонов спросил разрешения посмотреть на землянку. Перед дверью, обитой рогожей, Алексей наткнулся на череп медведя, висевший над входом.
— Чтобы чужие не зашли, — моментально пояснил Пётр.
Хмыкнув и покачав головой, майор достал фонарик и толкнул дверь. Луч, ворвавшийся внутрь, вызвал у Петра удивлённый вскрик. Объяснив ему природу появления света, Сазонов подарил ему и сам фонарь. Внутри землянки ничего интересного не было: посередине — кострище, по краям — лавки да два топчана, на которых лежала солома, покрытая всё той же рогожей.
— А там, внизу, — нычка, — брякнул Пётр.
— Что? — не понял майор. — Какая нычка?
— Ну… — замешкался парень, тут же поняв, что сболтнул лишнее. — Не говорите отцу об этом, пожалуйста!
В лесу послышался треск сучьев. Кто-то приближался, будто бы намеренно производя шум, дабы появление его не стало сюрпризом. А вскоре на полянку вышел коренастый человек с пышной растительностью на лице. Одет он был так же, как и ребята, — куртка из грубой ткани, штаны и мокасины. Он издал торжествующий вопль и устремился к майору, тут же заключив его в крепкие объятия. Мужчина, с мокрыми от слёз глазами, с минуту не отрывал взгляда от Алексея. Его борода задралась лопатой кверху, а улыбка оказалась щербатой. Довольно продолжительное время человек не мог вымолвить и слова, только похлопывал Сазонова по плечам, по груди и снова обнимал. Его сыновья стояли рядом, не понимая, отчего у их отца слёзы. Вытерев их, наконец он выдохнул:
— Как?! Как вы смогли попасть сюда? — Он с неподдельной радостью смотрел на майора, продолжая пожимать его руку. — Давно прибыли? — задал сразу второй вопрос Алексею.
— Второй день, — отвечал тот. — Мы увидели костёр на сопке.
Оказалось, его жгли уже пятнадцать лет, надеясь на то, что когда-нибудь за ними придёт помощь, их не оставят одних посреди дикого леса и не менее диких людей.
— Так вы те двое офицеров, что пропали ещё в девяносто первом году? Сумели выжить оба?
— Мичман Васильев, — представился мужчина, приложив руку к волосам, перехваченным кожаной тесёмкой. — Сафаров тоже жив-здоров.
Бывший мичман приказал сыновьям разжечь огонь и разогреть похлёбку, которую принёс в котелке Павел. Сазонова же он попросил пройти в землянку, чтобы поговорить, не опасаясь лишних глаз.
— Они тут не ходят, — махнул Васильев в сторону леса. — Но так, на всякий случай.
Внутри было сумрачно и сухо. Николай снял с единственного окошка в потолке занавесь из плетёного лыка, и в бывшей берлоге стало чуточку посветлее. Присели на лавку. Через некоторое время Сазонову был предложен рыбный суп с какой-то разваренной кашей, от которого Алексей поспешил отказаться. Хозяин же был голоден и, попросив извинения, принялся за еду.
— Ты рассказывай, майор, — отставив котелок с оставшимся супом для сыновей и утеревшись рукавом, Васильев повернулся к Сазонову. — Что там в мире дела ется?
Пока Алексей говорил, во взгляде мичмана что-то менялось, и сам Николай как будто оживал, возвращаясь к себе прежнему, спадала какая-то отчуждённость. Васильев внимательно слушал гостя, подперев голову кулаком. Рассказ об аномалии его, было видно, не особо волновал. Видимо, столь долгое житьё среди мест, не тронутых цивилизацией, заставило его философски относиться к произошедшему. Гораздо больше его заинтересовал рассказ о тех глобальных переменах, что были в мире. Известие о развале СССР повергло его в глубокий шок.
— Развалили-таки, сволочи! — глухо проговорил он, отставляя котелок. — Никто же не верил, что такое случится.
— Случилось, — развёл руками Алексей.
— Ладно, прибалты пытались таможни ставить, в заграницу игрались, — вспоминал Васильев, потирая виски. — Погоди, а Минск — тоже заграница? — Сазонов угрюмо смотрел на мичмана. — Вот те на! — воскликнул Николай. — Мой брат родной теперь иностранец!
Васильев, находясь в сильном волнении, встал и начал прохаживаться по земляному полу.
— Николай, ваш черёд рассказывать, что с вами было, — обратился к мичману Сазонов.
Николай кивнул, но сначала, немного смущаясь, спросил, есть ли у Сазонова что-нибудь сладкого с собой. Алексей достал из кармана жестянку с мятными леденцами:
— Только это.
— Отлично! — Николай быстро сцапал плоскую коробочку и, торопясь, открыл её.
Наслаждаясь забытым вкусом, он стал рассказывать, что с ними случилось за эти годы. Попал он сюда по глупости. Находясь на посту у аномалии, молодой мичман, лишь двадцати двух лет от роду, решил разглядеть это чудо поближе. Присев на корточки у ямы, испытывая неодолимое любопытство, Васильев лишь протянул руку, а аномалия буквально затянула его внутрь. Он не успел даже вскрикнуть, как оказался в густой траве. Вместо сумрачного света полярной ночи, вокруг было залитое ярким солнцем поле. Тогда ему вдруг стало плохо, грудь будто сдавило неведомой силой, голова закружилась, и мичман повалился навзничь. А спустя несколько секунд на него свалился Сафаров.
— Я попытался привстать, — говорил Николай, — а пошевелиться не могу, и мысли в голове путаются. Хотел тогда крикнуть что-то, но горло пересохло, только свист идёт. А потом звуки на меня как накинулись — все сразу: шум прибоя, крики птиц, стрекот насекомых, посвист ветра. Я аж за голову схватился, — хрипло рассмеялся бородач.
Почему они не вернулись назад сразу, Васильев уже не вспомнил. Находясь в ошеломлённом состоянии, они побрели прочь от места перехода. Вскоре они наткнулись на труп человека. Облепленный мухами мужчина, лишённый руки по локоть, валялся в траве. Его лицо сохранило то мучение, которое он испытывал перед смертью. Документы франкоязычного канадца до сих пор хранятся у Васильева. Только тогда они, наконец, осознали, что с ними произошло. Похолодевшие от нахлынувшего ужаса, мичманы с остервенением стали искать окно аномалии, но так и не смогли его найти. Поиски продолжались несколько дней.
— Оно открывалось лишь на двое суток, — проговорил Сазонов.
Васильев покивал с кислой улыбкой. Сейчас ему это было уже не важно. А тогда два мичмана советского флота оказались посреди дикой природы чужого мира. Первый год был самым страшным, приходилось действовать, зубами цепляясь за жизнь. Четыре рожка патронов к автомату Калашникова, штык-нож и содержимое карманов — это всё, чем располагал каждый из них. Тем не менее молодые парни выжили, а на второй год и вовсе обзавелись собственным племенем, в которое их приняли по доброте душевной князька Данула.