А потом Глеб получил Нобелевку.
Для меня это было как гром среди ясного неба. Я, конечно, знала, что он ученый, но не знала, что он авторитет с мировым именем. Юлька тут же прислала кассету с записью церемонии, я созвала подруг, сидели и плакали. От счастья.
Глеб в каком-то смысле все-таки исполнил мечту своего отца. Не того, из десятого века, а Йона. Он все-таки нашел лекарство от рака. Не панацею, некоторые формы он лечить не мог, но самое главное — он нашел верный принцип. На прессконференции потом говорил, что и остальные виды опухолей скоро перестанут быть жупелом. Я смотрела, в глазах от слез все расплывалось, и думала, что вот за одно это Йону можно простить все его прегрешения.
Потом Глеб с Юлькой приехали в Москву, оставив детей на попечение Натальи. Думали, что на полгода, пока Глеб будет работать в Онкоцентре… А получилось так, что Глеб домой уже не вернулся.
Он простыл. Никогда ничем не болел, тут свалился с температурой сорок. Юлька дала ему парацетамол. Всего одну таблетку!! Одну маленькую таблетку…
Юлька вызвала «Скорую», и врачи приехали почти мгновенно. Только все равно опоздали. Глеба не стало. Ему было всего тридцать шесть.
Потом мне — Юлька ослепла и оглохла от горя — в морге рассказали, что у него была обыкновенная аллергия на медикаменты. Случись это в больнице, Глеба бы спасли. Наверное. История не знает сослагательного наклонения.
Вот так, глупо и нелепо, и этого не должно было случиться… Церемония прощания проходила и в Москве, и в Осло. Первые лица государства, речи и соболезнования… Юлька была как мертвая. Мне порой казалось, что она или не понимает, как это могло произойти, или не понимает, как теперь жить. Похоронили его в Гёупне, совсем недалеко от того места, где находится могильник его биологического отца, согнского ярла Эйрика Красного. На похоронах Юлька потеряла сознание и ее пришлось положить в госпиталь. Я решила, что, когда она выздоровеет, заберу ее в Россию любой ценой. Да, конечно, в Москве он умер. Но в Норвегии он жил, и там любой камень будет бередить ей душу.
Но получилось иначе. Уезжать Юлька не стала, жила с детьми в Хюллестаде. А через год вышла замуж. За сводного брата Глеба, Тюра. По-моему, Юлька не любила Тюра, вышла потому, что он из той же семьи. Родила еще одного ребенка, мальчика. Совершенно белого. Назвали Олафом. Сейчас у них все хорошо, только в Россию Юлька приезжать отказалась наотрез. Так что мы с мужем ездим к ним.
Мне нравится Тюр — спокойный, слегка флегматичный. Тоже врач. Впрочем, у них это семейное. Конечно, в нем нет этого тайного огня, который чувствовался в Глебе, нет ощущения, что он не от мира сего, нет гениальности. Но с Юлькой он обращается бережно и нежно, и она потихоньку оттаивает, приходит в себя.
А я все больше тоскую по Глебу. Вот ведь странно — при жизни я его почти боялась. А сейчас — горько. Правильно, что имеем — не храним… Как же глупо все это получилось! Сверхчеловек, гений, венец творения… Сын человека, умершего больше тысячи лет назад, рукотворное чудо. А убило его такое же творение рук человеческих, каким был он сам. Всю жизнь лечил людей, чтобы самому погибнуть от лекарства. Не знаю, может, в этом и есть какой-то высший смысл.
Только я его не нахожу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});