— Я гриб.
И снова застыл. Прошло несколько томительных минут, прежде чем он опять открыл рот, и та же фраза хрипловато и ровно прозвучала в тишине камеры… Затем он встрепенулся и, захлебываясь, забормотал:
— Я гриб, я гриб, я гриб…
Глаза у него засверкали, но тут же погасли, и он впал в оцепенение. Взгляд опустел и устремился в ту же невидимую точку…
Борис выждал немного и после очередной фразы “Я гриб” тоже проговорил:
— Я гриб.
То ли от волнения, то ли по другой причине голос его прозвучал хрипло и дико.
Человечек не отреагировал, не пошевелился. Лишь минуты через две он снова пробормотал:
— Я гриб…
Борис тут же отозвался:
— Я гриб.
Затем наступило очередное возбуждение. Хриплый шепот:
— Я гриб, я гриб, я гриб…
— Я гриб, я гриб, я гриб, я… — в свою очередь забормотал Борис.
Молчание. Через равные промежутки мерно, как похоронный звон, капала одна и та же фраза. Потом наступало возбуждение, горькое, страстное бормотание. Потом снова надолго воцарялось молчание…
К утру Борис задремал. Проснулся неожиданно, резко… Открыл глаза. Человечек сидел прямо перед ним и злобно щерился, глядя в упор на Бориса.
— Ты не гриб, ты не гриб, ты… — с ненавистью забормотал человечек, не спуская с него глаз, — ты нож, ты нож, ты пришел меня срезать…
Вдруг глаза его помутнели от страха, он судорожно отполз в свой угол, забился в него и подрагивающим голосом заныл:
— Я гриб, не срезай… Я гриб, не срезай…
— Я гриб, — громко и отчетливо проговорил Борис. — Я гриб!
Но больной уже впал в оцепенение, успокоился и снова устремил взгляд в пустоту. Через минуту он меланхолически произнес:
— Я гриб…
Борис отозвался.
Через минуту снова:
— Я гриб…
— И я гриб…
Затем момент страстного бормотания:
— Я гриб, я гриб, я гриб…
Лязгнул засов. Дверь отворилась, и вошел санитар. Молча поставил воду в металлической легкой кружке, вопросительно взглянул на Бориса и вышел, тяжело вздохнув.
— Я гриб, мне нужно много воды… Я гриб, мне нужно много воды, — громко заявил Борис.
Больной был безучастен. Через полминуты отозвался:
— Я гриб…
— Я гриб, мне нужно много воды, — настойчивее повторил первый.
— Я гриб, — равнодушно констатировал второй.
Борис не выдержал, взял кружку и сделал жадный глоток.
— Ага! — радостно заорал вдруг человек. — Ты не гриб! Ты не гриб! Грибы не пьют, они всасывают, всасывают…
Борис разозлился.
— Ножи тоже не пьют и не всасывают! А грибы — как раз пьют! А если и всасывают, то тоже пьют!
Он зло посмотрел на человечка и сделал еще один демонстративный глоток.
Человечек облизал ссохшиеся губы и недоверчиво посмотрел на него.
— Ты пьешь, — тоскливо сказал он, — а мне — нечем. У меня нет рта. А корешки еще не выросли.
— Не всем грибам нужны корешки, — веско и авторитетно заявил Борис, — мы с тобой грибы особые, у нас не корешки, а дырочки, через них и всасываем…
— Я обычный гриб, — отозвался уныло человечек. — Это ты — необычный, а у меня должны быть корешки.
Он пошарил глазами по сторонам и снова впал в забытье, повторяя через равные промежутки, что он гриб, периодически возбуждаясь в горячечном шепоте и уже не реагируя на Бориса.
Прошло несколько часов. Снова пришел санитар и принес очередную кружку с водой, забрав выпитую Борисом. Молча вышел. Лязгнул запор на двери…
Борис почувствовал, что ему становится не по себе. Он недооценивал сложности своего положения. Теперь казалось ему, что время бесконечно растянулось. Тишина раздражала, наполняла гулом уши. Периодически повторяющееся “я гриб, я гриб, я…”, как капли воды, долбило мозг, растекаясь ужасным напряжением по нервам…
“Капля камень долбит, — мелькнуло у него в голове. — Насколько его хватит?”
Человечек снова замолчал, уже надолго, и неожиданно спросил тихим голосом:
— Где я?
Глаза его смотрели осмысленно, в них был испуг. Борис молча быстро протянул ему кружку с зоа, ой. Тот, захлебываясь, начал пить. И вдруг его вырвало.
— Я ведь гриб! — горестно вскричал он и снова впал в оцепенение.
Борис Владиславович не любил вспоминать, как закончился этот “эксперимент”. Да и не все он помнил как следует. Помнил лишь, что наступил вечер, потом ночь… Машинально он повторял за больным “я гриб” и приходил в ненаигранное возбуждение, судорожно бормотал в исступлении вместе с ним: “Я гриб, я гриб, я гриб, я…”
Но чудо свершилось. Больной поверил, что он тоже особый гриб, и начал всасывать через дырочку. Так длилось много суток. Потом уже, день на двадцатый, он, видимо, ощутил резкий приступ голода и согласился, что гриб — и соли, и еще кое-что должен поглощать, как все растения и грибы…
На этом Борис его и покинул, уехал отдыхать. У самого было довольно тяжелое расстройство.
По приезде он узнал, что дела у больного идут на поправку, но главврач посоветовал:
— Вы, Борис Владиславович, не показывайтесь ему на глаза. У него сейчас редко бывают приступы, но когда бывают, он тоскует о вас, и ваше появление может вызвать нежелательные рецидивы. Кто его знает, быть может, грибам лучше живется, чем нам, грешным, — добавил он с грустной усмешкой. — Вас он считает своим единственным настоящим другом-грибом и в самом деле тоскует…
Борис молчал. О чем, собственно, было говорить. Не сообщать же главврачу, что и он часто вспоминает больного и тоже тоскует… Почему? На этот вопрос он ответить не смог бы. Наваждение какое-то. А может быть, все много проще. Ведь привязываешься, и любишь, и тоскуешь по тому, в кого вложил себя. И чем больше, тем сильнее тоскуешь.
Был вечер накануне Нового года. Стоял крепкий декабрьский мороз. И люди, кутаясь в шарфы, подняв воротники, мчались в праздничном возбуждении. Борис Владиславович толкнул заиндевелую дверь магазина. Народу — битком. Выругал себя за то, что раньше не купил что следует, и пристроился в конце длинной, галдящей очереди.
— Вы последний? — спросил позади него голос.
Машинально Борис ответил. Затем извинился, сказал, что сейчас подойдет, ринулся к прилавку посмотреть, что там дают…
“Ни черта нет!” — с досадой подумал он, возвращаясь на место. Где он слышал этот голос? Мельком, но внимательно глянул на закутанного в шубу человека позади него, и… разом вспомнил… Даже вспотел от неожиданности этой встречи. А тот, видимо, тоже почувствовал что-то и забеспокоился. Во всяком случае, когда Борис Владиславович, не в силах сдерживать себя, снова повернулся, то встретил у него во взгляде беспокойство и вопрос: “Что вам нужно?”
— Вы помните меня? — неожиданно для себя спросил он. Кровь яростно толкалась в ушах, пытаясь выскочить…
Человек в шубе улыбнулся кисло и довольно холодно ответил:
— Нет. Вы меня с кем-то спутали, — в глазах у него появилось отчужденное, неприязненное выражение.
— Неужели не помните? — Кровь прилила у Бориса Владиславовича к голове еще сильнее…
— Нет, я вас не помню, — отчетливо произнес стоявший за ним. Затем, поджав губы, человек отвел глаза, дав понять, что разговор их закончен.
— Но неужели вы не помните? Послушайте, тогда мы вместе…
Тот зло и холодно посмотрел на него в упор.
— Вы спутали меня с кем-то, — повторил он. — Что вам надо?
Колющая детская обида вдруг вспыхнула внутри у Бориса Владиславовича.
Наклонился он к уху человечка и тихо, но отчетливо прошептал:
— Я гриб, — и отпрянул — так резко тот повернулся, так бешено блеснули глаза и… неожиданно поник, лицо помертвело. Вцепился Борису в рукав пальто и страстно, судорожно, забормотал, захлебываясь от рыданий:
— Я гриб, я гриб, я гриб, я…
Евгений Цветков
Вурдалачка
Нежить чаще других человеческое принимает обличье: ищет чувства согревающего. Живым, однако, такое общение не всегда на пользу.
Среди московских йогов давно поговаривали, что меж ними завелся упырь. Так, лаборантка Валя, встретив в коридоре свою подругу Зину (обе были йогинями и за здоровьем друг друга следили пристально), даже ахнула и руками всплеснула.
— Зина! Да что же ты, мать, прямо сохнешь! — воскликнула.
— Сама не знаю, — охотно отозвалась Зинаида. — Все в порядке, вроде бы и не беременная, а утром встаю такая разбитая, как будто меня всю ночь имели, — усмехнулась, затягиваясь сигаретой, и переступила со звуком каблучками.
Под высоченными каменными потолками храма науки звук раздавался гулко. Толстые гранитные колонны придавали месту солидность, а со стен глядели лики ученых людей. Смотрели умно, но издалека и не одобряли…
— Я думаю, — сказала Валя, — среди наших завелась вурдалачка или упырь.