Читать интересную книгу Мир глазами Гарпа - Джон Ирвинг

Хоуп старается противостоять вечному беспокойству мужа, настаивая на том, что им нужен второй ребенок. Ребенок рождается, однако Стэндиш, похоже, обречен создавать одного параноидального монстра за другим: теперь, несколько успокоившись насчет возможных нападений на жену и детей, он начинает подозревать Хоуп в измене, постепенно осознавая, что измена ранила бы его куда сильнее, чем если бы Хоуп изнасиловали еще раз. Он сомневается и в своей любви к ней, и в себе самом и с чувством глубокой вины упрашивает Бензенхавера последить за Хоуп и узнать, не изменяет ли она ему. Но Арден Бензенхавер отказывается выполнять безумные задания Дорси и говорит, что был нанят защищать семейство Стэндишей от возможной угрозы извне и не намерен ограничивать свободу членов семьи жить так, как им хочется. Лишившись поддержки Бензенхавера, Стэндиш впадает в панику. Однажды вечером, оставив дом (и детей) без присмотра, он отправляется шпионить за женой. В его отсутствие младший ребенок, подавившись кусочком жевательной резинки, которую он стащил у Ники, задыхается и умирает.

Вина Дорси растет. В романах Гарпа вина героя всегда только возрастает. Виновата и Хоуп — она действительно с кем-то встречалась в тот вечер (хотя кто посмеет бросить в нее камень?). Бензенхавер с его патологической ответственностью глубоко страдает, и у него случается инсульт. Частично парализованный, он снова переезжает к Стэндишам, ибо Дорси чувствует себя в ответе за него. Хоуп настаивает на третьем ребенке, однако последние события сделали Стэндиша абсолютно стерильным, и он соглашается, чтобы Хоуп попросила своего любовника «сделать ее беременной» (именно так выражается Дорси Стэндиш). (По иронии судьбы, именно эту часть романа Дженни Филдз назвала «несколько неестественной».)

И снова Дорси Стэндиш «ищет контролируемую ситуацию — скорее ставя лабораторный эксперимент над жизнью, чем пытаясь жить нормально», как пишет Гарп. Хоуп не в состоянии приспособиться к подобной клинической ситуации: у нее либо есть любовник, либо его нет. Но Дорси настаивает, чтобы она встречалась с любовником ради единственной цели: «стать беременной», и пытается контролировать все — место встреч, их количество и продолжительность. Подозревая, что Хоуп встречается с любовником еще и тайно, Стэндиш убеждает впавшего в старческий маразм Бензенхавера, что рядом с их домом появился некий бродяга, потенциальный похититель детей и насильник.

Мало того, Дорси начинает предпринимать внезапные «набеги» на свой собственный дом (появляясь там в такое время, когда его никто не ждет); ему ни разу не удается застать Хоуп за чем-либо предосудительным, зато Бензенхавер, беспощадный в своем старческом маразме, ловит самого Дорси. Став инвалидом, Арден Бензенхавер на редкость подвижен в своем кресле-каталке и передвигается совершенно бесшумно; и он по-прежнему очень хитер и «весьма неортодоксален» в способах борьбы с преступниками. В итоге Бензенхавер стреляет в Дорси Стэндиша из дробовика с расстояния менее шести футов, когда Дорси, спрятавшись в шкафу жены, ждет, что она позвонит из спальни любовнику. Разумеется, этот безумец вполне заслуживает, чтобы его застрелили.

Итак, раны его смертельны. Ардена Бензенхавера, полностью лишившегося рассудка, увозят в сумасшедший дом. Хоуп беременна, она ждет ребенка от своего любовника. Когда этот ребенок рождается, Ники — ему уже двенадцать — наконец-то чувствует себя полностью освобожденным от напряжения, которое царило в его семье все его детство. Паранойя Дорси Стэндиша, уродовавшая жизнь всех членов семьи, наконец-то покинула дом вместе с покойным. Хоуп и дети продолжают жить и даже с веселым добродушием относятся к нелепым проповедям старого Бензенхавера, которого смерть никак не берет. Он тоже продолжает жить, и вместе с ним живет его кошмарная версия окружающего мира, который он видит теперь только из своего инвалидного кресла в доме престарелых для безумцев-преступников. Таким образом, он оказывается там, где ему быть и подобает. Хоуп с детьми часто навещают его, и не просто по доброте — ибо они действительно добры, — но также затем, чтобы напомнить себе о том, сколь бесценны жизнелюбие и здравомыслие. Стойкость Хоуп и то, что двое ее детей живы и счастливы, делают даже бредовые измышления старого Бензенхавера, с точки зрения Хоуп, вполне терпимыми и порой даже комическими.

Странный дом престарелых, где живут исключительно выжившие из ума преступники, между прочим, весьма похож на больницу для «раненых» женщин, устроенную Дженни Филдз в Догз-Хэд-Харбор.

И дело не столько в том, что «мир, увиденный глазами Бензенхавера», устроен неправильно или неправильно понят, сколько в том, что он непропорционален потребностям обычного мира в чувственных удовольствиях, в душевном тепле и способностям этого мира тоже давать тепло. Дорси Стэндиш также «не вполне от мира сего»; он слишком уязвим в той деликатности, с какой любит свою жену и детей; он воспринимается — вкупе с Бензенхавером — как человек, «не очень хорошо приспособленный для жизни на этой планете», где более всего ценится неуязвимость.

Хоуп и, как надеется читатель, ее дети имеют, пожалуй, несколько больше шансов выжить в этом мире. Роман как бы косвенно подтверждает тезис, что женщины вообще лучше мужчин способны переносить страдания, страх и жестокость, отдавая себе отчет, насколько мы уязвимы для людей, которых любим. Хоуп воспринимается как сильная личность, способная выжить в условиях мира, созданного слабыми мужчинами.

Джон Вулф сидел в Нью-Йорке и думал, что «нутряная» реалистичность языка Гарпа и яркость созданных им образов все же избавят книгу от ярлыка примитивной мыльной оперы. Однако, думал Вулф, с тем же успехом можно было бы назвать эту книгу «Озабоченность жизнью»; получился бы отличный телесериал — из тех, что показывают в дневное время; а если над сценарием как следует поработать, сериал отлично подошел бы для инвалидов, людей пожилых и дошкольников. И Джон Вулф сделал вывод, что «Мир глазами Бензенхавера», несмотря на «нутряную» реалистичность языка и прочие достоинства, — первоклассная мыльная опера.

Позднее и Гарп волей-неволей согласится с ним и скажет, что это самая плохая его работа. «Впрочем, наш ублюдочный мир и первые две мои работы не удостоил похвалы, — писал он Джону Вулфу. — Так что я был просто обязан написать то, что этому миру по вкусу».

Беспокойство Джона Вулфа, безусловно, имело серьезные причины: у него не было уверенности, сумеет ли он оправдать публикацию такой книги. Впрочем, с книгами, к которым он не испытывал особой приязни, Джон Вулф использовал особую систему проверки, которая редко его подводила. В своем издательском доме он славился среди коллег списком книг, которым заранее предсказал чрезвычайную популярность у читателей. Когда Вулф говорил, что та или иная книга станет популярной — независимо оттого, хорошая она, достойная или нет, — он почти всегда бывал прав. Конечно, многие книги становились популярными и без его предсказаний, но ни одна из тех, которым он предрекал популярность, никогда непопулярной не оказывалась.

И никто не знал, как ему это удается.

Впервые он предрек такую судьбу книге Дженни Филдз, а потом каждые год-два делал это для самых разных, но каждый раз весьма неординарных книг.

В издательском доме работала одна женщина, как-то сказавшая Джону Вулфу, что никогда не читала книги, которая не вызвала бы у нее желания немедленно прекратить чтение и отправиться спать. Таким образом, она как бы бросила перчатку Джону Вулфу, истинному любителю книг; и в течение многих лет он давал этой женщине разные книги — как хорошие, так и плохие. Но все они оказались похожи друг на друга тем, что неизменно ее усыпляли. Она просто не любила читать, как сама честно и призналась, однако Джон Вулф не сдавался. Больше никто в издательстве никогда не предлагал этой женщине что-нибудь прочитать, никогда не поинтересовался ее мнением о чем бы то ни было. И она бродила по издательству, где грудами лежали книги, и воспринимала их так, словно это не книги, а полные окурков пепельницы и ей, некурящей, приходится эти пепельницы вытряхивать. Она действительно была простой уборщицей. И каждый день вытряхивала пепельницы и мусорные корзины, убирала в кабинетах, когда их обитатели по вечерам уходили домой, и каждый понедельник пылесосила ковры в коридорах, а каждый вторник тщательно протирала выставочные стенды; среду она посвящала уборке рабочих столов секретарей; по четвергам скребла душевые и уборные, а по пятницам распрыскивала во всех помещениях освежитель воздуха — чтобы за выходные, как она говорила Джону Вулфу, издательский дом пропитался приятным запахом на всю следующую неделю. Джон Вулф наблюдал за ней много лет и ни разу не видел, чтобы она брала в руки книгу, — порой она лишь мельком смотрела на них.