Читать интересную книгу Проситель - Юрий Козлов

До него вдруг дошло, что он смотрел по телевизору… не «Титаник» (хотя совершенно точно крутили «Титаник»). Он же почему-то видел на экране… себя, идущего… по пустыне. Это было какое-то очень сложное (в самый раз для учебника по психиатрии) раздвоение сознания. Мехмед на экране телевизора шел по пустыне, но ощущал себя не как человек, который просматривает видеозапись (смотрит на экран), а как будто он в действительности идет по пустыне. И одновременно он сидел в баре в «Боинге-747», летящем на высоте одиннадцать тысяч метров из Найроби в Париж, и видел себя (сквозь, параллельно — как?) идущего по пустыне на экране телевизора, показывающего фильм «Титаник». Мехмед смотрел «Титаник» несколько раз — там не было ни единого кадра, имеющего отношение к пустыне.

Самое удивительное, что некоторое время Мехмед как бы совмещал в сознании собственный двуединый образ: идущего по пустыне и наблюдающего по телевизору за идущим по пустыне. Точно так же он совмещал и переживания — Мехмеда, идущего по пустыне, и Мехмеда, смотрящего телевизор.

Мехмед, идущий по пустыне, как и положено, изнывал от жажды. Мехмед, смотрящий телевизор, однако, понимал, что это, так сказать, аллегорическая, виртуальная, имеющая философское измерение жажда. Он постоянно — то слева, то справа — натыкался на бьющие прямо поверх песка роднички. Но не спешил утолить жажду, почему-то полагая, что очередной родничок будет лучше, чище и из него-то он непременно — на всю катушку — напьется. Телевизионный же Мехмед каким-то образом знал, что пустынный Мехмед не напьется никогда. Он будет выбирать до того самого момента, пока не свалится с ног от усталости и жажды. И умрет, имея в виду несуществующий — совершенный — источник, из которого бьет самая чистая и желанная — несуществующая — вода. Мехмед вдруг понял, что видит себя на экране уже… после жизни. Что он… бессмертен, но только в одном, так сказать, измерении, в одном-единственном действии, а именно — в бессмысленном — вечном и добровольном — марш-броске по пустыне, в отказе (тоже добровольном) от воды. Это можно было классифицировать как невозможное в обыденной жизни (там всегда что-то примешивается), химически чистое отсутствие цели. Он шел не из пункта А в пункт Б, а… просто шел… из ниоткуда в никуда, и целью его было — ничто. Мехмеду вдруг открылось, что смысл всей его жизни — деньги — на весах Господа предстал как… стопроцентное отсутствие цели, бессмысленный (навстречу смерти) поход по пустыне, добровольный отказ от воды и, как следствие, добровольная смерть.

Как только телевизионный Мехмед это осознал, пустынный Мехмед вдруг начал проваливаться в песок, как если бы песок был болотом, торфяной топью. Причем, уходя в песок, растворяясь в песке, пустынный Мехмед увлекал за собой в горячую, зыбучую, почему-то влажную и плотную, как влагалище, глубь Мехмеда телевизионного. Самая сущность Мехмеда уходила в песок. И в тот самый момент, когда Мехмед понял, что дело, которому он посвятил всю свою жизнь, зарабатывание и приумножение денег, — в сущности, бессмысленно, в этот самый момент песок, как горячая жадная пасть, поглотил его.

Мехмеду было не на что надеяться. Его человеческая сущность (во всех своих измерениях и ипостасях) была включена в понятие «деньги». Вне и независимо от денег Мехмед попросту не существовал. Потому-то и уходил в песок — бесследно и невозвратно.

И все же не бесследно, а как выяснилось, возвратно. Уже почти что растворившись в зыбучем, сыпучем, горячем влагалище, Мехмеду каким-то чудом удалось пропихнуть вверх руку. Возможно, ему хотелось уйти в ничто с нацистским приветствием «хайль!» или с запоздалым пионерским (Мехмед не был в детстве пионером) салютом. А может, он вспомнил гарпунера Квикега из романа «Моби Дик», который, опускаясь на дно морское вместе с кораблем, высунутым из воды молотком прибил к мачте гвоздем за крыло ястреба, каким-то образом оказавшегося в это время в этом месте.

У Мехмеда не было под рукой ни гвоздя, ни молотка. Тем не менее он вдруг ощутил в своей судорожно шарящей по поверхности песка руке нечто твердое, за что определенно можно было ухватиться и, как с помощью того самого важнейшего марксистского звена, вытащиться цепью из песочно-влагалищно-денежного небытия. Выпрастывая наружу слепую — в песке, как в маске, — орущую голову, Мехмед еще сильнее вцепился в этот Богом (кем же еще?) протянутый ему… корень? Или… Нет, то был бы какой-то уж слишком черный юмор.

Мехмед (уже не пустынный и телевизионный, а воссоединившийся, единый и неделимый) лежал на гневно колышащемся, по воле свыше удерживающем его песке, как чудом сорвавшаяся с крючка, не верящая своему счастью рыба — на поверхности воды перед тем, как махнуть хвостом и уйти в глубину.

Продрав глаза, он увидел, что сжимает в руке не корень и не… (черный юмор), а… тоже руку — узкую, сильную и определенно не мужскую. Пока он пытался усесться на твердеющем песке, чужая рука выскользнула из его руки, как… опять рыба? Сквозь резь и муть в глазах Мехмед успел разглядеть исчезающую, растворяющуюся в воздухе (как он только что чуть не растворился в песке) женскую фигуру, которая показалась ему смутно знакомой.

Тогда, в самолете, Мехмед, радуясь чудесному спасению, отнес загадочное видение на издержки общения с шаманом и отметил (закрепил) возвращение в реальную жизнь новой порцией красного вина. Ну а в Париже все происшедшее в Кении (и в самолете) стало казаться ему почти что сном.

В общем-то он всегда знал, что деньги — тщета. Но не знал, точнее, не хотел себе признаваться, что его человеческая сущность растворена и одновременно включена, как компьютерный файл в Интернет, в иррациональную сущность денег, вдута в эту сущность, как ничтожный воздушный пузырек в бетонную плиту. Мехмед отдавал себе отчет, что подобные пузырьки — это брак, но кто его видит внутри плиты? И куда пузырьку деться? У него нет пути ни вперед, ни назад, ни влево, ни вправо. Он — вне пути, как та самая классическая кантовская «вещь в себе».

Единственно непонятно было: почему он увидел свою судьбу на экране телевизора, поверх фильма «Титаник»? Очевидное использование электронных коммуникаций в сложном процессе доведения до сведения (передачи) знамений и предначертаний не то чтобы озадачило, но повергло Мехмеда в грусть. Божий промысл постепенно и повсеместно капитулировал, утрачивал первозданность. Мир упрощался, одновременно расползаясь во все стороны, как раковая опухоль, как… Интернет. На смену пустым ведрам, кошачьему глазу, вороньему граю, гаданию на кофейной гуще шли электронные аномалии. Откровение уступало место погрешностям в технологии.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});