Читать интересную книгу Алая буква (сборник) - Натаниель Готорн

Просыпайтесь, судья Пинчеон! Утреннее солнце проникло сквозь ветки, но прекрасный небесный свет не может сгладить резкость вашего лица. Поднимайтесь, жалкий, тщеславный, эгоистичный лицемер, и решитесь либо оставаться таким же тщеславным лицемером, либо вырвать эти грехи из своей природы, для которой они привычны, как живая кровь! Настал ваш судный час! Поднимайтесь, пока не поздно!

Что? Вас не тронула даже последняя просьба? Нет, ни на йоту! И теперь мы видим муху, одну из привычных домашних мух, которые вечно жужжат у окна. Она села на судью Пинчеона и потопталась на его лбу, а вот спустилась на подбородок и – Господи, помоги нам! – ползет по переносице прямо к широко раскрытым глазам будущего члена магистрата! Неужто вы, судья, ее не смахнете? Неужели вы так ленивы? Вы, человек, который вчера составлял так много важных планов! Неужто вы, столь сильный вчера, сегодня настолько слабы? Не можете смахнуть муху? Что ж, тогда мы сдаемся!

И слушайте! Звенит колокольчик лавки. Как приятно после тяжелой ночи услышать звук живого мира, с которым связан даже этот старый одинокий особняк! Можно вздохнуть свободно и удалиться от судьи Пинчеона на улицу перед Домом с Семью Шпилями.

19

Букет Эллис

Дядюшка Веннер, толкая перед собой тачку, первым появился на улице после завершения шторма.

Улица Пинчеон перед Домом с Семью Шпилями являла собой куда более приятное зрелище, чем близлежащие переулки, скованные неряшливыми заборами и деревянными стенами домов низшего класса. Природа в то утро с лихвой возместила урон, нанесенный пятью ненастными днями. Само благословенное небо, насколько оно было видимо между домами, вновь пропиталось солнцем и жаждой жизни. Каждый предмет был прекрасен, как в сочетании с общим видом, так и при более тщательном рассмотрении. Чудесны были чисто вымытые камешки и гравий на дорожках, даже зеркальные лужицы в центре улицы и пышная, чисто вымытая трава, росшая вдоль заборов, в щели которых можно было увидеть буйную зелень садов. Всевозможные овощи выглядели откровенно счастливыми, напоенными теплотой и жизненной силой. Вяз Пинчеонов, при всей своей необъятности, тоже ожил и наполнился утренним солнцем и нежной свежестью ветерка, который заставлял тысячи листьев его кроны шептать в унисон. Это почтенное дерево ничуть не пострадало от непогоды. Оно сохранило всю пышную крону и каждый ее листочек в идеальном радостном состоянии, за исключением одной ветки, которая, как свойственно иногда вязам, уже пророчила осень, окрасившись в золотой цвет. Она была похожа на золотую ветвь, позволившую Энею и Сивилле проникнуть в Гадес.

Эта таинственная ветка нависала над главным входом в Дом с Семью Шпилями так низко, что любой прохожий мог приподняться на цыпочки и сорвать ее. И, предъявив у двери этот символ, дающий право войти, он мог бы ознакомиться со всеми секретами старого дома. Внешний вид старинного здания производил приветливое впечатление, порождая мысли о том, что история его наверняка была полна красоты и радости, как сказка, рассказанная у камина. Окна особняка сияли, отражая солнце. Линии и пятна зеленого мха словно провозглашали близость и родство с Природой, как будто это человеческое обиталище, в силу своего древнего возраста, обрело почетный титул дома изначального, как вековечные дубы или иные подобные вещи, обласканные нескончаемым долголетием.

Человек живого воображения, проходя мимо дома, оглянулся бы не раз и не два, чтобы как следует его рассмотреть: множество шпилей, которые окружали составной дымоход камина, глубокую тень нависающего этажа, арочное окно, придававшее зданию вид если не роскошный, то по-старинному элегантный, и сломанный навес, на который оно выходило, гигантские лопухи у порога. Он заметил бы все эти особенности и почувствовал бы, что под ними сокрыто нечто более глубокое, недоступное взгляду. Он решил бы, что особняк был прибежищем упрямого старого пуританина, который умер много лет назад, благословив перед смертью все его залы и комнаты. Благословение это проявлялось в религиозности, честности, умеренности или даже полной аскезе, а также в полнейшем счастье, которое было завещано всем потомкам вплоть до сегодняшнего дня.

И один объект более всех остальных закрепился бы в памяти впечатлительного наблюдателя. То было множество цветов – сорняков, как вы назвали бы их всего неделю назад, – а теперь настоящая клумба с алыми цветами, возникшая в углублении между двумя шпилями. Старожилы привычно называли их Букетом Эллис, в память о красавице Эллис Пинчеон, которая якобы привезла их семена из Италии. Теперь же они потрясали своей красотой, распустившись под утренним солнцем, и завершали таинственное выражение сокрытой в этом доме тайны.

Дядюшка Веннер, о котором мы уже упомянули, появился со своей тачкой сразу же после рассвета. Он совершал свой утренний обход, собирая капустные листья, обрезки репы и картофельные очистки, равно как и разнообразные остатки обедов, которые бережливые хозяюшки этого квартала привыкли откладывать для свиней. Свинья дядюшки Веннера питалась исключительно этими благотворительными взносами, в обмен на которые заплатанный философ обещал, что до отъезда на ферму устроит знатный пир и пригласит всех соседей отведать ребрышек и ножек хрюшки, растолстевшей благодаря их доброте. Хозяйственные дела мисс Хепизбы Пинчеон значительно улучшились с тех пор, как Клиффорд стал членом семьи, поскольку во времена одиночества леди питалась куда как скромнее. Дядюшка Веннер был немало разочарован, не найдя большого глиняного котла, полного объедков и очисток, который оставляли к его приходу у задней двери Дома с Семью Шпилями.

– Никогда не считал мисс Хепизбу настолько забывчивой, – сказал старик сам себе. – Она же наверняка вчера обедала, это несомненно! В эти дни обедов она не пропускает. Так где же отвар и картофельные очистки? Или мне постучать, может, она еще готовит их? Нет, нет, так не пойдет. Если бы малышка Фиби была в доме, я постучал бы, но мисс Хепизба наверняка будет хмуриться на меня из окна и выглядеть возмущенно, пусть даже настроение у нее хорошее. Так что вернусь-ка я в полдень.

С этими словами старик запер калитку маленького заднего дворика. Та заскрипела петлями, как и положено любой старой калитке и двери, и звук достиг ушей обитателя северного шпиля, боковые окна которого выходили как раз во двор.

– Доброе утро, дядюшка Веннер! – сказал дагерротипист, высовываясь из окна. – Вы не слышали, в доме никто не проснулся?

– Ни души, – ответил дядюшка. – Да и неудивительно. Едва ли полчаса прошло с рассвета. Но я рад видеть вас, мистер Холгрейв! С этой стороны дом выглядит странно и одиноко, и, если сердце меня не обманывает, кажется, что в нем уже никто не живет. Фронтон же дома намного радостней, и Букет Эллис так красиво расцвел, что, будь я юношей, мистер Холгрейв, я бы рискнул своей шеей, чтобы моя любимая могла носить те цветы на своей груди! Вас ветер вчера не тревожил?

– Воистину помешал мне спать, – с улыбкой ответил художник. – Если б я верил в призраков, – а я уже не столь уверенный скептик, – я бы решил, что все старые Пинчеоны бушуют в комнатах нижнего этажа, особенно в той части дома, где живет мисс Хепизба. Но теперь все довольно тихо.

– Да, мисс Хепизба после такого ночного шума наверняка проспала рассвет, – сказал дядюшка Веннер. – Но, может, судья увез своих родственников за город? Я вчера видел, как он входил в лавочку.

– В котором часу? – уточнил Холгрейв.

– О, задолго до полудня, – ответил старик. – Ну ладно. Нам с моей тачкой пора продолжать обход. Но я вернусь к обеду, потому что свинке моей обед нравится не меньше завтрака. Без провианта в обед моя свинка всегда расстраивается. Доброго вам утра! И, мистер Холгрейв, будь я молод, как вы, я бы сорвал часть Букета Эллис и поставил в воду к прибытию мисс Фиби.

– Я слышал, – сказал дагерротипист, возвращаясь в комнату, – что вода из родника Молов лучше всего им подходит.

На этом разговор прекратился, и дядюшка Веннер продолжил свой путь. Еще полчаса ничто не тревожило покоя Дома с Семью Шпилями, не было посетителей, кроме мальчишки-разносчика, который, проходя мимо крыльца, бросил на него газеты для Хепизбы, которая в последнее время начала их выписывать. Некоторое время спустя на улице появилась некая толстушка; она мчалась со всех ног к двери лавочки, спотыкаясь на бегу. Лицо ее раскраснелось, а сама она вся горела из-за жара только что оставленной печи, теплого летнего утра и скорости, с которой несла свое пышное тело. Она подергала дверь лавочки: та была заперта. Она попыталась снова, в раздражении дернув так сильно, что колокольчик внутри разразился звенящей бранью.

– Черт бы побрал эту старую деву из Пинчеонов! – пробормотала сердитая домохозяйка. – Подумать только, сделала вид, что открыла грошовую лавочку, а сама себе спит до полудня! И не иначе как считает это благородной привычкой! Но я либо собью с нее эту спесь, либо сломаю ей дверь!