Читать интересную книгу Джон Леннон - Альберт Голдман

Выход из положения был один: раздать музыкантам записи, сделанные Спинозой, и предложить самим придумывать мелодии к имевшимся в наличии текстам. Несмотря на множество проблем, связанных с отсутствием у Иоко элементарных музыкальных способностей, супергруппе удалось записать вполне приличную инструментальную музыку в стиле утонченной соул, близкой к неярко выраженному фанку.

Чем дольше Иоко работала с Дэвидом Спинозой, тем более привлекательным находила этого похожего на молодого турка невысокого темноволосого парня со строгими усами, бруклинца из итальянской рабочей семьи. За ним давно ходила слава «жеребца», ибо он был не прочь похвастать своими сексуальными подвигами. Иоко всегда нравились мужественные мужчины маленького роста. К слову сказать, близкие друзья обычно легко определяли, что Иоко кем-то увлеклась, если она начинала подтрунивать над его ростом. Так что по прошествии нескольких недель, проведенных с Дэвидов в студии, Иоко явно начала задумываться о том, что с этим маленьким «мачо» она могла бы не только музицировать. Кстати, именно об этом была ее последняя и лучшая песня в «Feeling the Space»193 – «Men, Men, Men»194, где она вдоволь поиздевалась над мужчинами-"жеребцами", которые ищут в женщинах одну лишь животную страсть. В этой песне Иоко сама обращается с мужчинами как с сексуальными игрушками, сетуя на то, что джинсы на них сидят не в обтяжку, сапоги коротковаты, а лица уже далеко не молоды. Песня заканчивается классической шуткой, когда Иоко, обратившись к своему мужчине, говорит, что ему пора вылезать из своей домашней клетки. В ответ раздается голос Джона Леннона.

И хотя Джон согласился поучаствовать в этой музыкальной шутке, о возобновлении творческого сотрудничества с женой не могло быть и речи. Шесть последних месяцев он провел у себя в постели на Бэнк-стрит, накачиваясь героином и поглощая ящик за ящиком пиво. Когда Гарольд Сайдер пришел к нему, чтобы обсудить кое-какие дела, он застал своего клиента осунувшимся, бледным, с запавшими глазами, небритым, выглядевшим как человек, «только что вышедший из концлагеря». Сайдер объяснил состояние Леннона переутомлением и признал, что Джону необходимо на какое-то время погрузиться в «зимнюю спячку». Это затянувшееся пребывание в берлоге Джон использовал для того, чтобы проанализировать обе свои ипостаси – артиста и мужа. Что касается первой, то, как он признавался Мэй Пэн: «В течение нескольких последних лет я очень старался раскрутить Иоко, но, кажется, из этого ничего не выходит. А я что-то притомился. Думаю, сейчас для Иоко больше всего подошел бы Тони». Эти слова обозначали конец сотрудничества Джона и Иоко по крайней мере на семь ближайших лет. Кроме того, они ознаменовали возрождение Джона Леннона. В июле Джон побрился наголо, желая, видимо, дать понять, что решил навсегда завязать с героином.

Когда Иоко поняла, что не может больше рассчитывать на поддержку Джона, ей пришлось заняться поисками другого мужчины, поскольку ей был необходим партнер, который постоянно поднимал бы ее на руки, крутил и показывал публике в самом привлекательном свете. Когда Иоко узнала, что Дэвид Спиноза на грани разрыва с женой, она стала писать ему письма, выражая поддержку и давая полезные советы. Каждый день после работы в студии они уединялись на несколько минут, чтобы поболтать и пофлиртовать, не привлекая к себе внимания. Одна только Мэй Пэн сразу поняла, в чем дело, но на нее вполне можно было положиться.

Проблема Иоко заключалась в том, чтобы решить, как быть с Джоном. Не так давно Джон унизил Иоко в гостях у Джерри Рубина, когда схватил девчонку по имени Джерри и затащил ее в постель прямо в соседней комнате. Вероятно, это оскорбление вдохновило Иоко на принятие сурового решения. Когда она жила с родителями, то нередко наблюдала, как отец ускальзывал из дома, чтобы поразвлечься с гейшей. Что могло быть лучше: ей следовало подыскать для мужа гейшу, симпатичную молодую азиатку, которая была бы полностью под ее контролем. Ей пришло в голову, что рядом уже есть женщина, как нельзя лучше подходящая для этой роли, – Мэй Пэн.

В течение трех лет, проведенных в рабстве у Леннонов, Мэй Пэн показала, что была образцом послушания и преданности. Мэй так стремилась угодить им, что позволяла вертеть собой как угодно, безо всякой надежды на вознаграждение. Она принесла в жертву хозяевам свою жизнь, работая целый день в студии вместе с Иоко, а по ночам – с Джоном, который готовил новый сольный альбом «Mind Games»195. Она ела как птичка, спала совсем мало, заходила к себе только для того, чтобы переодеться, и выполняла такой объем работы, что после ее ухода пришлось нанимать сразу четверых. Мэй получила католическое воспитание и была исключительно нравственной девушкой, которая относилась к Иоко как к матери и никогда не проявляла по отношению к Джону ни малейшего романтического интереса.

Однажды августовским утром, когда Мэй в одиночестве сидела за своим рабочим столом – дело было уже в Дакоте196, в квартире 72, и напевала «Mind Games», она подняла глаза и неожиданно увидела Иоко, стоявшую перед ней босиком, с растрепанными волосами, в одной ночной рубашке и с сигаретой в руке.

«Послушай, Мэй, – начала Иоко, – наши отношения с Джоном разладились. Мы часто ругаемся. Наверное, скоро нам придется расстаться». Мэй была удивлена откровенностью Иоко, но вовсе не смыслом ее слов. Уже в течение нескольких недель было очевидно, что супруги переживают не самый лучший период своей совместной жизни. Несмотря на это, Мэй была совершенно не готова к тому, что услышала дальше. «Вероятно, Джон будет встречаться с другими. Но я знаю, что ему нравишься ты, Мэй», – добавила Иоко, глядя девушке прямо в глаза.

Мэй попыталась возразить, но Иоко невозмутимо продолжала: «Все о'кей, Мэй. Я знаю, ты ему нравишься. Если он попросит тебя составить ему компанию, тебе не следует отказываться». Мэй была ошеломлена. Она была наивной и неопытной, ибо прежде у нее и была-то всего одна-единственная интрижка – с барабанщиком из группы «Бэфингер». Одной мысли о том, что Йоко, которая стала для нее второй матерью, предлагает ей своего мужа – величайшего человека в мире, Джона Леннона! – было достаточно для того, чтобы ее бабушкины очки запотели. И она принялась перечислять причины, по которым, по ее мнению, спать с Джоном Ленноном нехорошо. Во-первых, Джон женат на Йоко, во-вторых, он ее босс, в-третьих... Поскольку возражений было неожиданно много, Иоко решила раскрыть перед ней все карты.

Теперь Йоко говорила как старшая, более мудрая женщина, которая хочет только одного – помочь девушке стать счастливой. «Жизнь состоит не только из работы, – увещевала она Мэй. – Ты тоже имеешь право поразвлечься. Тебе нужно завести приятеля. Неужели ты не хочешь, чтобы рядом с Джоном была ты, неужели тебя устроит, если какая-нибудь другая девушка будет третировать его?» На этот раз Иоко попала в точку, и девушка вынуждена была согласиться с некоторыми из ее доводов. Но переупрямить ее все же не удалось.

Видя, что Мэй не желает прислушиваться к ее доводам, Иоко решила повести себя так, словно девушка уже дала свое согласие, и остается только решить, как осуществить задуманное. «Я думаю, ты можешь начать прямо сегодня, когда отправишься в студию, – спокойно заметила Иоко. – Ни о чем не беспокойся, я сама обо всем позабочусь». На этой загадочной фразе, повисшей в воздухе, Йоко развернулась и вышла из комнаты.

Ровно в полдень Йоко опять появилась у Мэй и объявила, что ей следует приступать к своим новым обязанностям той же ночью. Однако Джон, к огромному облегчению Мэй, отменил в этот вечер работу в студии и не проявил к девушке никакого интереса, встретившись с ней дома. Но уже на следующий день он повел себя совершенно иначе. Не успели они оказаться вдвоем в лифте, как Джон обнял Мэй и страстно ее поцеловал. «Я целый день ждал этого момента», – задыхаясь, проговорил он, когда Мэй отшатнулась. Иоко выпустила своего мужчину из клетки и указала ему, куда следует лететь. В течение трех следующих вечеров Мэй отбивалась от настойчивых предложений Джона проводить ее до дома. На третий день он отпустил лимузин и повез Мэй домой на такси. Он сумел уговорить девушку впустить его. Когда, оказавшись в квартире, Джон продолжил атаку, Мэй расплакалась. И Джон признался беззащитной девушке, что и сам боится того, что должно произойти; тогда Мэй позволила ему залезть к ней в спальный мешок, и Леннон неожиданно оказался потрясающе нежным любовником.

Стоило лишь однажды перейти черту, как Мэй Пэн была вынуждена признать, что ничего в жизни не желает больше, чем Джона Леннона. Она решила не отказываться от того, что ей так настойчиво предлагали. В течение двух недель они каждую ночь занимались любовью, ощущая постоянно растущее удовольствие и страсть. Джон изголодался по сексу. Уже в течение многих лет они с Йоко сжигали себя тяжелыми наркотиками, чрезмерной работой, постоянными эмоциональными срывами, лечением, странными диетами, не говоря уже о непрерывном общении с журналистами. Нельзя назвать совпадением то, что Джон именно в этот момент воспылал такой страстью к двадцатитрехлетней, полной энергии девушке из простой семьи. Мэй Пэн идеально ему подходила. С ней он мог вспоминать молодость, не ставя под угрозу собственный брачный союз.