Потом опомнился, подхватил второй мешок, поменьше, и поволок к крыльцу.
Тут и слуга вспомнил о своих обязанностях:
— Сюда давай, сюда, где люк в подвал... Нет, в люк нельзя, ключи у господина главного повара. Рядом кладите.
— А мы-то собирались... — огорчился старший. — Братишка всю дорогу мечтал, как мешки в подпол стаскивать будет...
— Болтаешь много, червяк навозный... — начал было слуга — но тут же надменный гнев на его физиономии сменился елейной улыбочкой. Он согнулся в почтительнейшем поклоне.
— Что тут такое? — вопросил, приближаясь, повар. Голосом и манерами он явно подражал Хранителю.
— Овощи, господин, — заструился голос слуги. — Капуста, репа, брюква... Яйца еще... Где яйца? — рявкнул он, оборачиваясь и обнаруживая непорядок: младший возчик куда-то исчез, а старший через распахнутую дверь с любопытством разглядывает кухню и — в дальней ее стене — приоткрытую дверцу чулана. Храни Безликие, не успел бы спереть чего!
Видимо, повар подумал о том же.
— Ну, ты!.. Чего уставился?
— Да так... — спокойно ответил ему возчик. — Просто смотрю... интересно...
— Интересно в женской бане, — доходчиво объяснил ему повар. — А здесь торчать не положено!
В этот миг появился младший крестьянин. В руках у него была корзинка с яйцами, переложенными для сохранности соломой. Заметив повара, парень оробел, засуетился, начал, отвернувшись, пристраивать корзинку на мешок с репой.
— Не сюда, дурак, — буркнул, остывая, повар. — Яйца в кухню, на ларь. И сходи узнай, не вернулся ли шайвигар.
Парень с готовностью юркнул в кухню, поставил корзину на ларь. И тут повар, внезапно заинтересовавшись чем-то, шагнул следом, взял крестьянина за плечо, развернул к себе.
— Не может быть... — В голосе повара было изумление. — Да как же боги-то привели...
Договорить он не успел. Растерянное лицо парня стало вдруг решительным и жестким, рука рванулась к шее повара... и слуга в растерянности увидел, как гордый повелитель кухни мешком осел на пол. Парень, который теперь уже не выглядел неуклюжим мужланом, поддержал повара под мышки и бережно оттащил в открытый чулан.
Слуга попытался прошмыгнуть к выходу, но второй крестьянин — ой, не крестьянин! — резко обернулся, сгреб его за грудки, рывком поднял на воздух. Слуга обвис в сильных руках, как изловленный на кухне воришка-кот, боясь звуком или движением прогневить этого... о боги, кого?!
Грозный незнакомец, не выпуская своей беспомощной жертвы, в несколько шагов пересек кухню и швырнул слугу в чулан — прямо на бесчувственного повара. Тут карие глаза незнакомца вдруг стали озорными. Он подхватил корзину с яйцами и с размаху надел слуге на голову — за миг до того как захлопнулась дверь чулана и глухо двинулся в пазы засов...
Слуга сидел на спине у господина главного повара, по лицу его стекали белки и желтки вперемешку с соломой, вокруг была тьма.
Нет-нет, он не рвался на свободу! Рано или поздно их с господином главным поваром кто-нибудь выпустит, а пока чулан — хорошее убежище от творящихся снаружи кошмаров...
А на кухне действительно творились необычные дела.
— Успеваем, — деловито проговорил Рифмоплет. — Пора заключенным еду нести, скоро стражник придет... Ох, — не удержался он, — как же мой господин ловко мешки таскал... ну и сила!
Орешек только хмыкнул. Он не собирался рассказывать, что Сокол, Хранитель крепости, был когда-то в Аршмире портовым грузчиком. Вместо этого он деловито спросил:
— Сколько морд работает на кухне?
— Повар и двое подручных. Где второго Многоликая носит, не знаю...
Рифмоплет оборвал фразу и прижался к стене за дверью. Ралидж замер с другой стороны дверного проема.
В кухню вошел стражник в фиолетовом плаще и чешуйчатом шлеме — как у часовых на стенах и у ворот. Он недоуменно оглядел пустую кухню, но не успел ничего сообразить: Ралидж возник у него за спиной, обвил рукой горло, стиснул. Побагровевший стражник попытался вырваться из крепкой хватки, но подскочивший сбоку Рифмоплет коротко и точно ударил пленника в солнечное сплетение. Стражник дернулся, хватая воздух ртом. Ралидж разжал руки, стражник упал на колени.
Рифмоплет деловито расстегнул на полубесчувственном пленнике плащ, снял шлем и перевязь с мечом, протянул добычу Соколу:
— Моему господину лучше надеть это и покараулить у дверей. Дальше уж моя забота.
Стражник продышался и дернулся было встать, но Рифмоплет, перехватив его запястье, вывернул руку так, что бедняга согнулся пополам. Из горла пленника вырвался нелепый писк.
Ралидж не мог произнести ни слова — так поразила его перемена, происшедшая с Рифмоплетом. Куда исчез славный, добрый, немного наивный юноша? На Сокола в упор глядело страшное лицо. Жесткое. Ледяное. Равнодушно-беспощадное. С таким лицом нельзя слагать стихи или трогательно ухаживать за бродячей актрисой. А вот замучить кого-нибудь до смерти — очень даже можно.
Ралидж с содроганием вспомнил, как однажды довелось взглянуть в глаза Подгорному Людоеду. Похожее ощущение.
Жутковатый незнакомец склонился над наемником.
— Пароль! — спокойно, без нажима сказал он. От этого голоса хотелось на погребальный костер лечь. Короткая пауза — и истошный, поросячий визг стражника.
Сокол отвернулся, кляня себя за мягкотелость. Все шло правильно. Они ведь и собирались захватить кого-нибудь из стражи и вытряхнуть из него нужные сведения. Так и говорили — «вытряхнуть»... и совершенно не задумывались над тем, что это подразумевает пытки. А теперь спутник взял на себя самую грязную работу — ну и спасибо ему...
Но почему же так невыносимо тошно слышать за спиной негромкое:
— Видишь этот нож? Ближе, сволочь, гляди! Это последнее, что ты видишь. С глазами прощайся. Сначала левый... потом снова вопрос задам... не ответишь — правый... А с чем расстанешься потом — угадай... вижу, угадал... — И вдруг резко, свирепо: — Говори, сука, ну! Пароль!..
Стражник выложил все. И пароли, и расположение пленников в камерах. И не сопротивлялся, когда ему, бледному и трясущемуся, затыкали рот и связывали руки.
Ралидж открыл дверь чулана, швырнул туда стражника (изнутри донесся крик слуги) и вновь задвинул засов в пазы.
— Ну что, пойдем? — обернулся он к своему спутнику. На него смотрел Рифмоплет. Прежний... ну, почти прежний: белый как мел и с трясущимися губами.
— Я... я ему ничего не сделал... припугнул только...
— Ну и хорошо. Пойдем, нам пора.
Рифмоплет заступил ему дорогу и заговорил яростно, страстно, забыв о вежливом обращении в третьем лице:
— Противно тебе, да? Вижу, противно... А ведь то было нужно... тебе же первому нужно! А теперь — брезгуешь? Все правильно, сам понимаю... То, что я делал... мерзость! Ну, скажи — мерзость?!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});