Читать интересную книгу Экспансия – I - Юлиан Семенов

Роумэн продолжил:

— Другим помощником Зандштете был профессор немецкого языка в медицинском колледже Бернард Майер. Он работал по армии, поддерживал постоянный контакт с Хосе-Рамоном Даусом, начальником управления спорта генерального штаба, другом Перона. Третьим — Отто Герман Фолькхмаймер, сейчас он в кинобизнесе, у него осталось много картин доктора Геббельса, он их крутит и поныне в маленьких кинотеатрах.

Подошел официант, принес виски со льдом, под мышкой держал складной столик, установил его возле скамейки, поинтересовался, не стоит ли подать соленых орешков, сказал, что он готов выполнить любую просьбу кабальерос, только бы им хорошо отдыхалось, и отплыл в дом; спина по-прежнему исполнена готовности, она показалась Штирлицу куда более выразительной, чем лицо.

Выпив, Роумэн продолжил:

— Считают, что именно Фолькхмаймер привлек к сотрудничеству одного из ведущих ученых Аргентины профессора Умберто Дейва; тот в свое время посетил рейх, был в восторге, организовал в университете ячейку НСДАП, работал среди наиболее талантливых физиков и математиков страны…

— Откуда вам пришел этот материал? — спросил Штирлиц.

— Не комментируется, — отрезал Роумэн. — Я своих секретов не открываю.

— Хорошо, я спрошу иначе: много денег стоила эта информация? Пожалуйста, ответьте, это очень важный вопрос, Пол, он важен для вас, не для меня…

— Естественно, за информацию такого уровня платят…

— Вы получили эти данные после того, как за вами стали смотреть?

— Слушайте, не надо говорить загадками.

— Ваша школа, — усмехнулся Штирлиц. — Вы со мной постоянно разговариваете загадками. Повторяю, не я заинтересован в ответе, а вы.

— Почему?

— Вы мне перечислили все имена? Или что-то осталось?

— Конечно осталось.

— Например, Тулио Франчини, — сказал Штирлиц, — работавший связником у торгового советника немецкого посольства в Чили Бетгера… Священник Педро Вьяне… Осталось еще имя Вилли Кена, назначенного Гитлером «запасным комиссаром НСДАП по Латинской Америке» с местом проживания в Сантьяго, улица Монеда, тысяча пятьдесят четыре; Мазилья, один из директоров немецкой авиакомпании ЛАТИ; испанский контакт Зандштете партайгеноссе Зайдлиц, выступавший под псевдонимом «Хосе-Хуан из Бильбао».

Роумэн потер лицо пятерней, попробовал сломаться, но смеха не получилось; глянув на Штирлица своим глазом-маслиной, спросил:

— Так, значит, вы в комбинации против меня?

— Тогда бы я не открылся вам… Вам продали товар, бывший в употреблении, Пол… В сорок третьем году Палата депутатов Аргентины начала следствие по поводу «Бюро информации» ФА — «Феррокарилес алеманес»… Во время расследования все те имена, о которых вы мне говорили, были так или иначе упомянуты… Явки, которые вы только что называли, были раскрыты. Даже шифр нацистов аргентинцы смогли прочитать… Но самое интересное заключается в том, что, когда было назначено заключительное слушание дела и открылось бы все, президента свергли военные и к власти пришли люди бывшего военного атташе Аргентины в рейхе — полковника Перона… Такого рода информацию вам мог продать умный спекулянт, который знает, что эти материалы были опубликованы крошечным тиражом, а потом изъяты из распространения Пероном, или же заведомый дезинформатор, который хочет пустить ваш поиск по отработанным каналам, где любого отправленного вами человека будут ждать люди из военной разведки. А они бросят вашего человека в тюрьму. Либо начнут с ним играть. А когда с человеком, выполняющим поручение разведки, играют, считайте дело конченым, останетесь в дураках.

Роумэн хрустко потянулся:

— Я бы не хотел вас иметь своим врагом, доктор.

— А я бы с радостью записал вас в свои друзья, Пол.

— Но друзья не врут. А вы мне врали, когда говорили, что не занимались Латинской Америкой…

Всей правды Штирлиц открыть не мог, он не имел права говорить о том, как ему помог генерал Альфредо Гонсалес, но он должен был ответить Полу так, чтобы тот не ощутил его закрытости.

Поэтому он сказал:

— Я действительно ею не занимался. Я работал в архиве ИТТ, а нет ничего страшнее неразобранных архивов, Пол. Могу показать вам стенографический отчет Палаты депутатов по делу ФА.

— Как вы думаете, Кемп знал, что там хранится этот документ?

Штирлиц усмехнулся:

— Хранится… Он не хранился, он валялся в ящике, пошел потеками, изъеден мышами… Впрочем, я не исключаю, что он знал об этом документе, но тогда он обязан был верить в то, что вы заведете разговор об этом предмете именно со мной. Поэтому я вас и спрашиваю: кто дал вам эту информацию?

Роумэн не мог ответить Штирлицу; у него просто-напросто язык не поворачивался сказать правду, потому что эта «совершенно секретная информация» пришла ему от Роберта Макайра, из отдела разведки государственного департамента, когда он сообщил туда о своем намерении использовать «доктора Брунна» для работы по выявлению нацистского подполья на юге Латиноамериканского континента.

— Отвезите меня домой, — сказал Роумэн, поднявшись со скамейки. — Буду спать. Очень хочу спать.

…Вернувшись домой, он не лег спать, а, приняв душ, поехал на конспиративную квартиру, где его уже как час ждал Эронимо.

Кристина Кристиансен — I

В Севилью она приехала вечером, когда огромные, низкие звезды зажглись в небе, казавшемся плотным, словно металл, — до того оно было черным. Радужные, зыбкие, бело-голубые круги вокруг желтой луны, на которой до странного похоже повторялись очертания океанов и континентов земли, казались таинственными существами, вроде глубинных жителей моря.

На автобусной станции, как и сказал Кемп, она сразу же села в такси, попросила отвезти ее в отель «Мадрид», сняла там двухместный номер (плата такая же, как за одноместный, посетителей нет, осень, сдали бы и за полцены, если поторговаться), позвонила Роумэну, оставила ему свой номер, сказала, что на нижней полке холодильника лежит прекрасное мясо, жаренное в чесночном соусе; очень скучаю, я здесь не выдержу три дня, ну ее к черту, эту Севилью; вышла на улицу, села во второе такси, а не в первое и попросила шофера отвезти ее в старый город. Там все улицы были заполнены гуляющими, светло как днем, множество экипажей, лошади, расфранченные, словно женщины.

Она проверилась, зайдя в первое попавшееся кафе, набрала тот номер, который Кемп продиктовал во время их краткой встречи в автобусе, и пригласила к аппарату сеньора Бласа.

— Где вы? — спросил Блас, не ответив на приветствие; голос его был низким, властным; по-немецки говорил с ужасным акцентом. — Я за вами подъеду. Назовите кафе, откуда звоните.

— Карденас, — сказала Криста. — Кафе называют Карденас.

— Такого в городе нет, — отрезал Блас.

— Сейчас я сбегаю наверх, уточню, вы подождете у аппарата?

— Где находится кафе?

— На очень красивой маленькой улочке.

— Вполне подробный адрес, — усмехнулся Блас. — Хорошо, поглядите, я буду ждать.

Криста выбежала на улицу; кафе, конечно же, называлось «Рио-Фрио»,[57] а чуть ниже было крупно выведено «Каса Карденас»,[58] ничего не попишешь, Карденас хотел подчеркнуть, что «холодная река» принадлежит именно ему, и никому другому.

Когда женщина вернулась к телефону, место ее было занято; маленький крепыш в черном костюме, облегавшем тело так, словно он был танцовщиком, томно кадрил невидимую собеседницу, обещая ей немыслимый вечер, когда легкие и пьянящие, словно молодое вино, «струи Зоры вознесут ее к небесам». Собеседница, видимо, отказывалась возноситься, танцор сулил еще более интересные вещи, показывая Кристине на пальцах, что, мол, сейчас, еще одна минутка, и все будет в порядке.

Говорил он тем не менее не минутку, а добрых пять.

Когда Кристина перезвонила, Блас заметил:

— Вы, видимо, первый раз в Испании? Оставили б возле трубки сумочку, у нас не воруют… Люди б поняли, что вы вернетесь, а не забыли положить трубку на рычаг — у нас это часто бывает, мы рассеянные…

Он выслушал адрес, подивился тому, что Карденас вынес свое имя на вывеску, стареет, болезнь честолюбия с годами прогрессирует, и пообещал быть в «Рио-Фрио» через полчаса.

— Закажите себе вина, скажите, чтоб принесли «вино де каса», у Карденаса хорошие виноградники на побережье. Вы моя гостья, так что заказывайте все, что хотите.

…Как и положено в Испании, он опоздал на двадцать минут.

— Вы должны меня простить, — хмуро сказал Блас, быстро обняв женщину своими холодными глазами, взгляд его был откровенно оценивающим, бесстыдным, — как и все нации, лишенные настоящей индустрии, мы плохо ориентируемся во времени. Американцы самые точные люди, потому что плавят больше всех чугуна; если человек зазевается у домны, это грозит ему растворением в кипящем металле, очень больно. Даже если он спасется, его прогонят с работы, и он не сможет жить так, как жил раньше — с холодильником и автомашиной. А нам ничего не грозит… Если прогонят с работы — как жил испанец в нищете, так и будет продолжать жить. Зачем же торопиться? Видите, я самоед… Как вино?