— Я ходила на медицинские осмотры, — горячо возразила, не поднимая глаз. — Ничего не было!
— Он не врач, чтобы посещать его через день. Или вы играли в ролевые игры? — ухмыльнулся похабно Мэл.
— Ни во что мы не играли! Он брал анализы, замерял давление, пульс, смотрел глазное дно — и всё!
— Почему он, а не Морковка? — продолжал выпытывать Мэл.
— Потому что после случая с Касторским мне велели регулярно ходить на пятый этаж и не предавать огласке.
— С Касторским? — переспросил Мэл озабоченно, но через мгновение его тон стал приказным: — Сегодня же поговоришь с ним и откажешься от осмотров.
— Почему?
— Почему? — удивился Мэл и с яростью саданул кулаком по стене, заставив зажмуриться от испуга: — Объясню тебе, почему. Потому что меня бесит его высокомерие и спесь! Потому что он решил, будто может взять чужое. Потому что он лапал мою девушку, и между ними что-то было!
— Никто меня не лапал и ничего не было! — опротестовала я и утонула в раскаленном изумрудном море.
— Заезженная пластинка, — скривился Мэл.
— На себя взгляни. Чуть не облизал Эльзушку, жалко, платка не оказалось под рукой, чтобы подтирать слюни! — выкрикнула я и прикусила язык. Зря сказала. Мэл решит, что перед ним патологическая ревнивица.
Он замолчал, соображая, о чем речь, а потом неприятно ухмыльнулся:
— Значит, понравилось смотреть, Папена? Смотреть и запоминать, чтобы прокручивать в голове днем и ночью. И ведь нет никакой возможности стереть из памяти эти чертовы картинки.
Я чувствовала разочарование и боль Мэла, они были и моими тоже. Протянула ладонь к его щеке, но Мэл сбросил прикосновение, мотнув головой.
— Мне пришлось дать обет, потому что… потому что так нужно, — сказала я с отчаянием. — Но нас связывают только дела.
Не стоило переводить разговор на профессора, лучше бы он крутился около Эльзы. Глядишь, Мэл понемногу утихомирился бы, наслушавшись моих ревнивых возгласов, и мы смогли бы внятно поговорить. Упоминание об Альрике подействовало на него как сухая трава на огонь. Я оказалась прижатой к стене, и Мэл поцеловал меня — агрессивно, истязая рот.
Следовало отрезвить наглеца — дать пощечину, оттолкнуть или наговорить уйму гадких слов. Вместо этого я без раздумий сделала первое, что пришло в голову. Рука обхватила Мэла за шею и притянула, а язык начал вытворять нечто сумасшедшее — честное слово, в том не было моей вины. Рассудок канул куда-то вместо того, чтобы сопротивляться. Осталась лишь одна потребность — отдать себя и впитать близость Мэла.
Я и не подозревала о том, как сильно соскучилась по нему, аж сердце заныло. Прижималась к Мэлу откровенно, бесстыдно и целовала исступленно, не уступая ему. Пусть он мучил мои губы и прикусывал болезненно, пусть стискивал в объятиях, не позволяя вздохнуть, пусть наказывал — на грани жестокости, сминая волю и подавляя, — я принимала его таким, каков он есть.
Тянулась к Мэлу и не сразу сообразила, что он отстранился и что-то сказал.
— Что? — зашевелила онемевшим ртом.
— Ему ты также пела? — повторил Мэл, дыша, как загнанный.
— Как?
— Громко и требовала не останавливаться.
Скабрезные слова облили ледяной водой. В голове совершенно не отложилось, о чем я только что просила Мэла. Врет он всё!
— Руки убрал, — процедила. Хотела, чтобы вышло гордо, а получилось тускло, и Мэл, конечно же, не послушался.
— Или он делал это сзади? — спросил вполголоса, прикусив мочку, и моя кожа покрылась мурашками.
— Отвянь! — попыталась я вырваться. Безрезультатно.
— А твое тело было таким же отзывчивым? — Он прошелся пальцами по спине, заставляя меня прогнуться.
— Сейчас врежу! — вспылила, но Мэл не проникся угрозой. — Я не стала говорить, что еду к нему, чтобы не отвлекать тебя! Откуда мне знать, почему он поставил четверку? Вот спущусь вниз и узнаю! И скажу, что хочу ходить на пересдачи и маячить каждый день у него под носом!
Мэл замолчал, и я поняла, что его раздирают противоречия: с одной стороны, его самообладание испарялось при мысли о причине положительной оценки за экзамен, с другой стороны, исчезла угроза частых встреч с профессором. Так ведь на пересдачи будет ходить четверть курса, кроме меня, в том числе и Мэл.
— И вообще! — раздухарилась я, воодушевившись временным затишьем. — Складывается впечатление, что тебе и ему требовался повод, а мне приходится отдуваться в ваших разборках.
— Ладно, Папена, — протянул лениво Мэл. — Я придумал, как простить тебя.
Мои брови поднялись от удивления.
— За что прощать?
— За вранье. Ты признала это.
Признала, — вздохнула я покаянно. Не стану спорить.
Несмотря на видимое спокойствие, вернувшееся к Мэлу, он по-прежнему излучал враждебность. Это ощущалось по поднявшимся волоскам на моей коже и слышалось по фамилии, которую он называл, забыв об имени. Это виделось по горящим ободкам в глазах, которые не желали гаснуть. Об этом кричала моя интуиция.
На месте Мэла я бы тоже не успокоилась легко и быстро, требуя доказательств раз за разом, изводя и терзая, пока, в конце концов, не удостоверилась бы и не успокоилась. Поэтому к разговору об Эльзе мы еще вернемся.
— Ты находчивая и отчаянная девочка, — сказал он, овевая дыханием щеку, и я затрепетала. — С легкостью срываешься и мчишься в неизвестность. За твою смелость дам тебе шанс.
Мэл достал из кармана брюк маленькую карточку и ловко опустил в растянутый ворот моего свитера, где она закрепилась как раз в ложбинке.
Я в замешательстве замерла. Вынуть карточку не представлялось возможным, потому что Мэл удерживал меня. Он же раскусил мою реакцию на прикосновения и безжалостно пользовался своим преимуществом, предпочтя вести разговор нашептываниями на ушко.
— На ней адрес. Сегодня вечером, после девяти ты приедешь.
— К-как?
До чего же отвлекала теснота нашего "общения"! Я теряла нить разговора, а Мэл беспрерывно поглаживал мою спину и дышал над ухом.
— Сама придумай. Ты выкрутишься.
— Мне н-нечего надеть…
— Тебе не понадобится одежда, — голос Мэла опустился до шепота, заставив меня сглотнуть. — Потому что будешь просить прощения.
— Просить? Как просить? — промямлила я, растерявшись.
— Как упрашивают маленькие лгунишки? — Меня затрясло от воркующей интонации. — Губами… руками… собой… Лгунишкам придется умолять не раз и не два… И может быть, я прощу тебя.
— Может быть? — переспросила я, с трудом соображая, о чем говорит Мэл.
— А как ты хотела? Твое невинное вранье стоило мне очень дорого.
Я думала, речь пойдет о размерах потерь, но Мэл не стал заострять внимание на подсчетах, видимо, убытки касались седых волос и угробленных нервов.
— Заодно отметим твою удачу на экзамене.
Его слова прозвучали как издевательство.
— У меня не получится… наверное… — выдавила неуверенно. Я теперь ни в чем не уверена.
— Изыщи время, — сказал Мэл, и в его голосе зазвенел металл. — Повторять не буду. Ты откажешься от осмотров и приедешь сегодня вечером. Не разочаровывай, Папена. Ты горячо убеждала меня в том, что "ничего не было", и я почти готов поверить. Но для полной уверенности не хватает последней капли. Хочу знать, что тебе важно, чтобы я поверил.
— Важно! — воскликнула я и смутилась.
Он отстранился, отпуская меня, и я чудом удержала равновесие, чтобы не рухнуть на ослабевших ногах.
Мэл стряхнул с рукавов джемпера несуществующие пылинки, пригладил волосы и пошел в сторону лестницы, насвистывая. Неловкие пальцы залезли за ворот свитера и извлекли маленькую карточку с буквой М в равностороннем пятиугольнике и адресом курсивом.
— А как…? — окликнула я охрипшим голосом удаляющегося Мэла.
— Покажешь, и тебя пропустят, — не оборачиваясь, ответил он и исчез в пролете, а я сползла по стене.
13.3
Ура, я объяснилась с Мэлом! Правда, разговор получился не ахти, но наивно рассчитывать на великодушие парня. После резких слов по телефону и скандальной сцены на экзамене, встреча под люком стала настоящим чудом, в прейскурант которого вошли жаркие объятия, опять лишившие меня здравомыслия.