— Стрелять в упор не удобно. Забрызгает.
Меня всего передернуло. Но отступать было не куда. Я же сам попросил. Тем более что мнение свое я так и не поменял.
Надо уметь принимать непростые решения и доводить их до конца.
Я собрался, умылся. Завтракать не стал — еда в горло не лезла. И так всего колотило. Накинул темную ветровку, бейсболку. Бронежилет оставил в Берлоге. Я не думал, что мы будем долго возиться. Дело в общем-то минутное.
Но браунинг взял. На всякий случай.
Второй ждал меня в машине. На заднем сидении спеленатый по рукам и ногам лежал Задорожный.
Рот у него был залеплен скотчем. Он смотрел с таким жутким животным страхом на нас со Вторым, что мне по неволе стало его жалко. Но я заставил себя отвернуться. Уруса же он не жалел. И Алену…
Можно было конечно найти оправдание в том, что у него в ауре жили паразиты и это они требовали таких вот действий. Но это же он сам виноват и в паразитах, и в экспериментах, и в том, что делал за последнее время. Его же насильно никто не заставлял впускать себе в ауру прилипал.
Я закрыл глаза, попробовал просканировать как сейчас светится Задорожный. Никак он не светился — совершенно по обычному, много страха, немного боли, растерянности…Но в его ауре не было прилипал. А значит убивать придется человека.
Ехали долго. С пол часа так точно. Я не знал куда нас везет Второй, просто надеялся что место будет подходящее.
Почему-то яркое не по весеннему солнце и синее небо не особо радовали. Мне хотелось что бы сейчас была совершенно другая погода — холодная, осенняя, с темно-серым свинцовым небом, с нудным мелким дождем. Чтобы чувствовалось, что происходит что-то не хорошее, не правильное. А так…Разве можно убивать человека, когда ярко светит солнце, когда то тут, то там попадаются на глаза цветущие белыми кострами абрикосовые деревья, когда в воздухе пахнет медом и мятой…
Поляна посреди соснового леса. Огромные деревья окружают прогалину словно богатыри. Едва заметная почти не раскатанная дорога по старой просеке.
Второй останавливает машину почти у поляны. Выволакивает Задорожного. Садит его в свежую еще слишком зеленую траву с желтыми шапками одуванчиков. Перезаряжает свою Беретту. Зовет меня.
Я не хочу выходить из машины. Но надо. Я же мужик в конце концов. Зачем было устраивать весь это спектакль, если я не собирался доводить дело до конца?
Задорожный, глядя на Второго передергивающего затвор пистолета, начинает что-то мычать. Но впившаяся полоска серого строительного скотча не дает ему сказать ни слова.
Он дергается, пытается отползти в сторону. Но связан он крепко, двигаться слишком тяжело и он утыкается лицом в песчаную сухую почву. Я выхожу из машины. Иду в его сторону. Он пытается приподнять голову. Пол лица в песке. Песок на волосах, на бровях, на ресницах. Он моргает, пытаясь отряхнуть серые крупинки. Я вижу, какие огромные черные зрачки у него. Я вижу, как он боится. Оглядываюсь на Второго. Тот стоить чуть в стороне скрестив руки на груди. Он наблюдает. Он не вмешивается — не пытается меня отговорить. Он просто смотрит.
Я достаю браунинг, взвожу курок и думаю о том, что стрелять мне в лежащего человека не то что — не удобно, а просто стыдно. Что это совсем как-то не правильно, подло. Меня реально мутит от ситуации. Задорожный в одну секунду замирает, закрывает глаза и даже вроде бы перестает дышать. Он понял что сейчас произойдет и у него уже нет сил боятся. Он смирился с ситуацией и просто ждет выстрела. У меня в голове полная каша из слов о том, что настоящий мужчина всегда доводит дело до конца, о мести, о справедливости и о том, что самая большая ценность на земле — это человеческая жизнь и я не господь бог, который подарил эту жизнь, чтобы так вот просто ее отнять. Стою над, лежащим у моих ног, человеком и понимаю, что я не могу стрелять. Даже зная что именно он сделал, какие ужасные поступки он совершил, но я все равно не могу его убить, просто потому что не могу быть судьей для него. И понимаю как был прав Второй который уже тогда два дня назад в медицинских боксах говорил, что слишком трудно быть палачом. Что это неподъемный груз.
Отхожу в сторону. Возвращаю на место предохранитель на стволе. И мне становится чуть легче. Так словно с плеч сбросил слишком большую тяжесть, давившую на них. Я даже могу вздохнуть свободней.
— Я не хочу убивать, я слишком слабый, да? Я же не могу даже отомстить… — говорю я Второму, думая какими глазами он будет на меня смотреть. Но он подходит ближе, хлопает рукой по плечу и отвечает.
— Это не слабость. И это не было бы местью. На зло никогда не надо отвечать злом, потому что ты сам становишься таким же.
— Но, если ты это знал, почему не пытался отговорить меня, почему не останавливал?
— Потому что каждый сам делает свой выбор. Я в свое время тоже выбирал. И жалею о некоторых вещах до сих пор. Если бы я мог — я бы переиграл жизнь. Но это был мой выбор.
— Ты отвезешь Задорожного в Клинику?
— Отвезу. Я объясню все Старику.
— Егор Петрович будет слишком злиться?
— Влетит конечно за самодеятельность, но мне не привыкать. Сначала завезу тебя в Берлогу, после разберусь с Задорожным, а в обед- нам надо поговорит. Помнишь, я просил об одолжении?
— Помню. Расскажешь, что я должен буду делать?
— Расскажу и попрошу помочь. Ты в праве отказаться. По честному. Это все не имеет ни к заданиям, ни к Клинике, ни к Старику никакого отношения. Но давай чуть позже.
Мы снова все устраиваемся в машине. Задорожного Второй предварительно не распаковывает. Он не хочет рисковать чтоб с человеком истерика по дороге не приключилась. Меня завозят в Берлогу. Я, стоя на входе в подвал, смотрю в след удаляющемуся Опелю и думаю о том, что у каждой истории есть свое окончание — хорошее или плохое не важно, но порой бывает совершенно не понятно, когда именно та или иная история завершилась. Но мне почему-то кажется что сейчас в это весеннее утро закончился слишком долгий, трудный, слишком тяжелый и непонятный этап в моей жизни. И я смог поставить в нем все-таки правильную точку.
Глава 2. Хозяин кладбища
В Берлоге было слишком тихо. Второй попросил подождать до вечера. Я согласился. Мне надо было побыть самому, подумать над всем. Я заварил себе заварник крепкого чая — такого, как я очень давно не пил. И забравшись с ногами на диван, закутавшись в клетчатый плед, я сидел в обнимку с любимой темно-синей чашкой со смешным рисунком и просто перебирал в памяти все то, что происходило за это время.
После похорон Уруса в Клинике вернулось все на круги своя. Петрович, в очередной раз, подтвердив свою роль железного старца, перераспределил патрули и вызвал в качестве своего заместителя Тарасова — бывшего начальника оперативного отдела. Я с ним еще не сталкивался, но отзывы от старичков были неоднозначные. Впрочем, все говорили, что он достаточно жесткий и требовательный, к магам в том числе. Поживем — увидим, думал я, слушая эти разговоры. Но волновало меня совсем не новое начальство и перемены.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});