занимал до отставки Чиркунова весной 2012 года.
«Я пришел в министры сделать спектакль», – сказал Мильграм изданию Газета. Ии[379]. Если и был у этого спектакля общий сценарий, то это был 122-страничный манифест под названием «Пермский проект: Концепция культурной политики Пермского края», выпущенный в 2011 году [Зеленцова 2011: 32][380]. Пространный документ, в составлении которого Мильграму отводилась ключевая роль, представлял собой взгляды и совместный продукт целого ряда руководителей проектов, экспертов и экономистов в области культуры и культурной политики. В Пермском проекте гораздо более подробно раскрывается тот взгляд на культуру как двигатель постиндустриального развития, который выдвинули Гордеев и Чиркунов. В понимании авторов, культура – это прежде всего зона для «творческого самовыражения и самореализации каждого человека»; по их мнению, эта «творческая способность, или креативность становится главным фактором развития всех экономических субъектов» [Зеленцова 2011: 1]. Базовый лексикон Пермского проекта знаком тем, кто хорошо разбирается в языке городов, населенных творческими личностями. Культура в Пермском крае должна была стать «открытой и динамичной», «самоорганизующейся» и базироваться не на общесекторальных программах, а на «кластерах», объединяющих «инновационные компании, фирмы и творческие коллективы» для удовлетворения социальных и культурных потребностей. Проекты в области культуры будут разворачиваться быстро, создавая рабочие места и привлекая туристов гораздо надежнее, чем любые попытки восстановления промышленного или оборонного секторов региона. Пермский проект задумывался как способ создания людей нового типа – творческих, свободных, независимых – и нового типа общества. «Мы опираемся на ресурсы культуры, искусства и наследия, – писали авторы. – Но это не главное. Ключевым ресурсом “Пермского проекта” является творческая энергия сообществ – единственный существующий в мире неисчерпаемый ресурс» [Зеленцова 2011: 45]. Если воспользоваться прямолинейными выражениями, в которых Мильграм изложил мне это в интервью, проект в целом был направлен на «формирование механизма самореализации личности». Или, как сказал мне Гельман, культура должна быть понята как влияние на все, что связано с жизнью города, и поэтому инвестировать в культуру – значит управлять всеми другими секторами, от большого до малого бизнеса. По его словам,
…предприниматель и художник – это одинаковый менталитет. То есть это – некий гвоздь в голове, который заставляет тебя чего-то хотеть. Просто, вот, для художника – ему хочется высказаться, а для предпринимателя – это неважно. <…> То есть мы начинаем производить, в небольших количествах пока, вот этих новых людей. <…> Я предлагаю всем искусство в качестве инструмента, для решения проблем территории.
Таковы были преобразования, рассматривавшиеся в Перми как культурная революция: нововведения в области технологий перестройки личности второго постсоветского десятилетия[381].
Хотя часто в качестве желательных объектов сравнения для Перми как культурного центра выступали постиндустриальные города Европы и США (Глазго, Питтсбург, Бильбао и другие), не менее были распространены сравнительные ссылки на собственный российский углеводородный сектор. Например, в своем публичном выступлении в 2009 году Мильграм попытался поколебать ошибочное представление о том, что культурный потенциал меркнет в сравнении с доходами, престижем и влиянием нефтегазовой отрасли:
Издержки в развитии культуры ничтожны. При этом финансовая оценка наследия Пикассо выше капитализации «Газпрома». Крупнейшим налогоплательщиком Англии является не президент ВР, а автор «Гарри Поттера». Оборот кинобизнеса сопоставим с оборотом нефти, культурное наследие Италии, Франции или Испании делает их богаче стран с самыми крупными запасами углеводородов.
В Пермском проекте и других представлениях о будущем Перми нефть явно принадлежит индустриальному прошлому, а не постиндустриальному настоящему и будущему. Если такие природные ресурсы, как нефть, по определению дефицитны, то культура изображается как бесконечно созидательный, повсеместно распространенный и неисчерпаемый ресурс. Или, как сказал мне Мильграм в одном из наших разговоров, «нет никакого культурного сектора, потому что культуру нельзя контролировать. Здесь есть инфраструктура культуры: отделы, организации, творческие союзы. Но это только часть культуры, потому что культура – это целое, это все. Это все, особенно в культурной столице». Действительно, как ресурс с бесконечным потенциалом – после первоначальных частных и государственных инвестиций – культура выглядела идеальным решением в условиях постепенного истощения запасов нефти в регионе и предчувствия ресурсного проклятия, начинавшего беспокоить российских экономистов и политиков. Какой сектор легче диверсифицировать, чем тот, который можно считать не обремененным проблемами дефицита вообще? В 1990-е годы в Пермском крае мечтания о невообразимом богатстве, о возможностях неограниченного роста, а также надежды обозначить Пермь на карте [мира] концентрировались вокруг финансовых пирамид и сказок о приватизации «из грязи в князи». В начале и середине 2000-х годов эти мечты переместились в область нефтяных богатств. К концу десятилетия туже роль должна была взять на себя культура: мечты о постоянно растущем нефтяном богатстве сменятся размышлениями о бесконечном потенциале культурного творчества людей. Фирменная фраза Чиркунова на эту тему звучала просто: «У города должна быть мечта».
Как я уже отмечал, компания «ЛУКОЙЛ-Пермь» не выступала спонсором ни выставки «Русское бедное», ни музея PERMM, хотя, конечно, постоянный поток налоговых поступлений от компании покрывал значительную часть бюджетных ассигнований на эти и другие государственные культурные инициативы. Компания продолжала дистанцироваться от Пермского культурного проекта Чиркунова официально и в целом, хотя и сделала некоторые спонсорские вложения, когда Пермский культурный проект стал включать в себя общегородские публичные фестивали[382]. Как сказал мне Мильграм:
У них есть свои проекты, которые проходят в их районах, где они вкладываются в культуру, где они [работают над] восхождение [м] исторической памяти, «Исторические города» они проводят. И они все это делают на каком-то своем уровне; мы туда даже не сильно лезем. <…> И это, что называется, параллельные процессы, которые точно хорошие. И точно их можно только приветствовать. Мы ни в коем случае не хотим сказать: «О, давайте вы там не делайте, вы теперь давайте вот это…» Мы будем собирать другие ресурсы, чтобы делать вот здесь.
Действительно, несмотря на свою пропаганду ключевой роли гибких и мобильных проектов государственно-корпоративной культуры для жизни в культурной столице, Пермский проект вообще не упоминает компанию «ЛУКОЙЛ-Пермь» (хотя «большой “ЛУКОЙЛ”» в Москве все же называется в качестве предполагаемого спонсора культурных проектов национального значения). Со своей стороны компания «ЛУКОЙЛ-Пермь» продолжала уделять основное внимание нефтедобывающим районам и глубинам культурных и национальных традиций.
Пермский проект и стоявшие за ним не распространялись о том, каким образом социальные и культурные проекты компании «ЛУКОЙЛ-Пермь» были связаны с улучшением ее собственного имиджа, но зато они часто бывали прямолинейны и беспощадны в аналогичной критике в адрес представителей российского правительства, включая федеральное Министерство культуры, которые, по их мнению, продолжали рассматривать культуру как область простого