Помолчав, он добавил возмущенно:
– Тоже “научное” достижение!.. Небось, целая лаборатория на эту пакость работала. – На лице старого агролесомелиоратора отразилось презрение.
– Да, наука у них служит темным целям, – заметил Дубравин, глубоко затянувшись догорающей папиросой. – И не случайно пробирки с “Джи-Ди” попали в грязные руки Гарри Бенджа. Бендж, правда, теперь официально числится чиновником посольства, совершающим развлекательную поездку по Советскому Союзу. Но, надеюсь, вы не удивитесь, что он так часто меняет профессии и почему из всех живописных уголков Советского Союза выбрал именно зону полупустынь?..
Дубравин бросил папиросу в пепельницу, усмехнулся и продолжал:
– Известно нам кое-что и о похождениях мистера Бенджа в наших краях. В Астрахани он увлекся вдруг рыбной ловлей. Однако это увлечение у него тотчас же прошло, как только он узнал, что ожидается длительная ветреная погода. Получив такие сведения, Бендж поспешил в гостиницу и заявил администратору, что ему нужно срочно вылететь самолетом в Саратов. Но так как он будто бы боится качки, то попросил навести справку о погоде в областном метеорологическом бюро. Когда бюро подтвердило, что ожидается ветер, Бендж заявил, что не собирается рисковать, и заказал билет на саратовский поезд. “Обязательно на вечерний”, настаивал он. А когда оказалось, что нет билетов в мягкий вагон, вопреки пристрастию к комфорту согласился ехать в жестком. Вам понятно, Михаил Александрович, почему Бендж так торопился пересечь наши степи, узнав, что ночью ожидается сильный ветер?
Дубравин умолк, пытливо поглядывая на Птицына.
– Когда он выехал из Астрахани? – спросил Михаил Александрович.
– Двадцать первого скорым номер пятьдесят девять.
– Все очаги паразитов, поскольку мне известно, – заметил Птицын, – были обнаружены вдоль линии железной дороги, и это было утром двадцать второго числа. Совпадение, по-моему, не случайное… А расчет их был, конечно; таков, – продолжал Михаил Александрович, немного успокоившись: – повторить у нас тот эксперимент, который был проделан на полях Блэкшипского графства. Мне в связи с этим невольно вспоминается процесс японских военных преступников в Хабаровске, обвинявшихся в подготовке бактериологической войны против Советского Союза. Американцы были очень недовольны тогда этим процессом, так как он бросал свет и на их собственные гнусные замыслы.
– А чего стоило, – спокойно заметил майор Дубравин, – заявление американского сенатора Лоджа, призывавшего Соединенные Штаты вести диверсионную войну против СССР! Он ведь предложил расходовать на тайные диверсионные акты против Советского Союза до полумиллиарда долларов. Разве не ясно после этого, по чьим замыслам действовали Бергофф и Бендж?
– В этом нет теперь ни малейшего сомнения, – согласился Михаил Александрович. – Политическая сторона дела тут совершенно ясна. А сторона биологическая… Тут уж пойдет не “чистая” наука, сторонником которой выставлял себя американский профессор, а довольно грязная. Бергофф рассчитывал, видимо, что насекомые типа “Джи-Ди”, выброшенные в ветреную погоду в нашу степь, быстро распространятся на большом пространстве и уничтожат растительность. Лишившись же растительного покрова, пески под действием ветра придут в движение, сформируются в барханы и пойдут в наступление на железную дорогу, на сады, поля и поселки… Однако то, что было возможным на полях Блэкшипского графства, оказалось немыслимым в наших степях.
Встав из-за стола, Птицын распахнул окно. В комнату пахнуло ароматом фруктового сада. Михаил Александрович вздохнул полной грудью и продолжал:
– Что же произошло с почвой в графстве Блэкшип? Это нетрудно себе представить. Такая картина типична вообще для четверти всех пахотных земель и пастбищ Соединенных Штатов Америки. Истощенная посевами однолетних растений, часто одних и тех же на протяжении ряда лет, не знающая правильного севооборота, почва графства Блэкшип, так же как и всех соседних графств, давно потеряла структурность и оказалась легко подверженной выветриванию. Ее еще сдерживали кое-как посевы, но как только паразиты типа “Джи-Ди” уничтожили растительность, ветер без труда поднял истощенную почву на воздух, и над Блэкшипом разразилась “черная буря”.
Михаил Александрович посмотрел в окно и добавил после короткой паузы:
– У нас в степях получилась иная картина. Многолетние травы, посеянные нами на песчаных землях полупустыни, не только скрепили своими корнями и корневищами “бродившую” прежде почву и обогатили ее отложениями перегноя, но и придали ей структурность. Потому, когда паразиты уничтожили на песках растительность, пески не распались, не поднялись на воздух, а оставались все так же прочно скрепленными мощной корневой системой многолетних трав. Это были уже не те пески – в этом-то все дело. Вот почему, когда утихла буря, не погибло дело наших рук. Степь не превратилась в пустыню. Она оставалась все той же степью. “Зеленая смерть” лишь как бы выкосила ее. Мы же, как только утих ветер, с помощью колхозников уничтожили паразитов типа “Джи-Ди”, а уцелевшие корни многолетних трав дадут вскоре ростки, и снова все зазеленеет вокруг.
Иван Ильич Дубравин тоже подошел к окну и с явным удовольствием слушал Птицына. Михаил Александрович торжественно закончил:
– Эффект, на который рассчитывал Бергофф, явно не удался, потому что мы, большевики, осуществляя сталинский план преобразования природы, производим не только внешние, но и глубокие качественные изменения нашей земли. В этом-то и заключался один из просчетов мистера Бергоффа.
Михаил Александрович повернулся к майору Дубравину, и майор в тон ему добавил:
– А второй просчет мистера Бергоффа заключался в том, что он не учел бдительности наших людей, их веры в свои силы, веры в передовую советскую науку, их умения преодолевать всяческие препятствия – словом, не учел самого главного – нашей советской действительности.
– Не понять, видно, нашим врагам, – убежденно заявил Михаил Александрович, – что не остановить им нашего движения вперед ни реакционными идеями, ни диверсиями…
Он уселся на подоконник и невольно залюбовался садами и посевами, обрамленными зелеными рамками лесопосадок, будто увидел их впервые. Смягчились в вечернем свете глубокие морщины на лице старого агролесомелиоратора, вспыхнула в лучах заходящего солнца копна его все еще непокорных волос, и показалось от этого, будто исчезла вдруг седина и снова стал он молодым и светловолосым.
![]()
ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА
В ШТАБЕ ИНЖЕНЕРНОЙ БРИГАДЫ
В штабной землянке за раскладным деревянным столиком сидел старший писарь Василий Федорович Батюшкин. Перед ним, понуро опустив голову, стоял рослый, хорошо сложенный молодой писарь Антон Дымов, неделю назад вместе с другими саперами прибывший в инженерную бригаду из запасного полка. В тот же день, оформляя документы пополнения, Батюшкин обнаружил удивительно красивый почерк у рядового Дымова. Это и решило его участь. В бригаде давно уже была вакантная должность младшего писаря, и начальник штаба, выслушав доклад Батюшкина о необыкновенном почерке Дымова, тотчас же приказал зачислить молодого солдата на свободную вакансию.
Василий Федорович, работавший в мирное время бухгалтером в колхозе, за два года войны освоил штабную службу во всех ее тонкостях и горячо полюбил свою беспокойную должность. Был он строг и требователен к подчиненным и, пользуясь своим более чем двойным превосходством в возрасте, не упускал случая прочесть нотацию или, как он выражался, «напутствие» рядовому или сержанту штаба за малейший промах в работе.
Целую неделю пристально присматривался Батюшкин к Дымову и отметил с сожалением, что не было у него склонности к писарскому делу. Более того, парня, видимо, даже тяготила эта работе. И вот теперь, рассматривая донесение, написанное Дымовым по заданию начальника штаба, старший писарь сокрушенно покачивал головой.
