Некоторые записи свидетельствовали о том, что она считала себя заключенной — заключенной матери, тогда как единственное, чего мама хотела, это уберечь ее. Они с баронессой Лецен вели себя так, как будто герцогиня — их враг. Настоящий ужас! И поняла она это только с приходом Альберта. Да, впрочем, как и многое остальное.
Чувство глубокой грусти охватило ее. Ах, если бы мама могла вернуться! Если бы можно было поговорить с ней!
Меланхолию королевы заметили и до того раздули, что на континенте стали ходить упорные слухи об унаследовании ею болезни деда. Достаточно было кому-нибудь из членов королевской семьи выйти за общепринятые рамки поведения, как тут же вспоминали о сумасшествии Георга III.
Штокмар срочно обратился к Альберту с посланием: королеве следует наконец понять, что ее поведение вызывает пересуды. Пора перестать горевать по матери. Ее должны видеть на людях. А слухи надо поскорее рассеять: они могут быть опасны.
Альберт принялся увещевать королеву.
Пусть так, до замужества она была непослушной, непокорной дочерью. Однако вину за это нужно всецело возложить на баронессу Лецен, которая оказывала на нее такое сильное влияние. Не она ли пыталась посеять рознь даже между Викторией и ее собственным мужем?
Альберт всегда умел найти к ней подход. Она вынуждена была признать его правоту. Пока у нее есть он, сказала она, у нее есть все, ради чего стоит жить.
Она снова повеселела. Период траура закончился.
Но, увы, здоровье Альберта не улучшилось.
А тут еще разразился скандал, виновником которого был Берти, и, хотя они постоянно ожидали от сына всякого рода неприятностей, случившееся все равно застало их врасплох.
Континент взбудоражили слухи, что во время пребывания в Кэмп-Куррафе принц Уэльский вступил в связь с какой-то актрисой. Их отношения зашли так далеко, как только было возможно. Похоже, Берти решил превзойти их самые худшие опасения.
Когда Альберт прочитал письмо, в котором Штокмар сообщал ему эту новость, его первой мыслью было: королева не должна ничего знать. Она будет потрясена, к ней может вернуться ее прежнее ужасное состояние. Надо по мере возможности сохранить это в тайне от нее.
Берти уже девятнадцать лет. Что тут поделаешь! Не мальчик. Альберт подумал о своем брате Эрнесте, о бедах, выпавших на его долю. Племянник, судя по всему, пошел в дядю.
Надо поехать в Кембридж и повидаться с Берти. Надо узнать всю правду. У принца начинался насморк, и, хотя озноб требовал лечь в постель, долг призывал его ехать к сыну. Разве он когда-нибудь уклонялся от выполнения долга?
Когда Берти увидел, какой у отца больной вид, он сразу же стал сокрушаться. Он говорил естественно, без того замешательства, которое обычно испытывал в присутствии отца.
— Ах, папа, тебе не следовало приезжать в такую погоду.
— Сын мой, — сказал Альберт, грустно на него глядя, — приехать сюда заставил меня долг. Скажу сразу: о твоем поведении в Кэмп-Куррафе мне все известно.
Берти густо покраснел.
— Постыдился бы, — продолжал отец. — Признаю, чего-чего, а такого я от тебя не ожидал. Как ты мог вести себя подобным образом?
Берти, запинаясь, ответил, что в таком поведении, право, нет ничего особенного. Другие ребята…
— Другие ребята! Когда ты наконец поймешь, что ты не другой? Ты наследник престола.
Берти опустил глаза. Ему хотелось закричать, что он устал от подобного обращения; всю жизнь он чувствует себя словно в клетке, и когда ему исполнится двадцать один, он им покажет.
Однако отец казался жутко больным, он его таким никогда еще не видел. Лицо его стало какого-то странного зеленоватого цвета, а тени под глазами были очень темными, да и сами глаза как-то неестественно блестели.
— Я виноват, — сказал Берти.
Альберт кивнул.
— Да уж, наверное, — ответил он с легкой улыбкой. Реформаторский пыл частично улетучился из него. Он чувствовал огромную усталость, и больше всего ему хотелось оказаться в своей постели. — Берти, — сказал он, — я хочу, чтобы ты понял, какая на тебе лежит ответственность.
— Я понимаю, — сказал Берти.
— Я хочу, чтобы это отразилось на твоем поведении.
Доброе сердце Берти тронул жалкий вид отца. Ему хотелось закончить этот разговор как можно скорее, чтобы отец вернулся домой и лег в постель.
— Я постараюсь, — пообещал он. — Папа, ты нездоров. Тебе надо лежать.
Альберт устало поднял дрожащую руку.
— Надеюсь, твоя мать больше не будет так тревожиться за тебя. Не забывай, что в один прекрасный день ты станешь королем Англии…
— Хорошо, папа.
Альберт кивнул. Он не любил сына и ничего не мог с этим поделать, но он уже не чувствовал былого негодования и неприязни, терзавших его по приезде сюда.
У него кружилась голова, мысли путались, но ему показалось, что между ним и сыном наметилось сближение.
— Берти, — пообещал он, — маме я ничего не скажу.
— Спасибо, папа.
Альберт встал.
— Ты уезжаешь? — спросил Берти.
Альберт кивнул.
— Вылежись как следует.
Альберт улыбнулся. Впервые в жизни сын сказал, что ему следует делать. Это его тронуло.
Во дворец он вернулся совершенно больным. Увидев мужа, королева встревожилась и упрекнула его за то, что он вышел из дому в такую скверную погоду.
— У меня было дело, — устало ответил он.
— И что же это за дело? — поинтересовалась она.
Он промолчал, и, видя, какой он усталый, она перестала допытываться и помогла ему лечь в постель, а сама села рядом, держа его за руку.
— Вы скоро поправитесь, Альберт, — сказала она. — Я теперь буду больше следить за вашим здоровьем.
Наутро ему стало несколько лучше, и он, вопреки ее протестам, отказался лежать в постели и, надев свой стеганый халат с малиновым вельветовым воротником, сел просматривать государственные бумаги. Есть он, однако, почти ничего не ел и к вечеру выглядел так плохо, что королева встревожилась еще больше.
Вызвали королевского врача сэра Джеймса Кларка. Осмотрев Альберта, тот помрачнел и распорядился послать за известным специалистом по брюшному тифу доктором Дженнером.
Когда доктор Дженнер осмотрел Альберта, он пришел к выводу, что, хотя тифа пока и нет, налицо все признаки заражения возбудителями инфекции и нужно подготовиться к приступу свирепой болезни.
Королева, услышав об этом, пришла в ужас: от брюшного тифа ведь умирают.
Не развеял ее страхов и доктор Дженнер, который хотя и не рискнул со всей уверенностью утверждать, что Альберт болен тифом, но отнюдь не исключил такой возможности.