них умерли, защищая эту гору.
Она видела по лицам женщин, что достучалась до них. Они поняли.
— Они отдали жизни, защищая Такаюби, — продолжила Мисаки, ее голос стал сильнее, чем она ожидала. — Теперь нам нужно защитить ее. Это мы можем сделать для них.
— Так… ничего не делать? — сказала Маюми.
— Выживание — это не ничто, Катакури-сан, — сказала Сецуко. — Мы выживем.
— Как? Без помощи правительства мы не проживем зимой.
Сецуко рассмеялась.
— Конечно, проживем, глупая девочка.
— Откуда такая уверенность? — спросила Фуюхи.
— Потому что я делала это раньше… — Сецуко посчитала на пальцах, — двадцать четыре раза. До того, как я вышла за Такаши-саму — ньяма его душе — я жила в рыбацкой деревне у основания этой горы. В некоторые зимы еды было не так много, в хижине моей семьи было больше дыр, чем тут от пуль, но мы всегда как-то справлялись.
— Но… мы не были рыбачками, — сказала Фуюко.
— Ты права, — бодро сказала Сецуко. — У вас происхождение лучше. Вы из семей воинов, каждая. Та же кровь, что у ваших отцов, братьев и сыновей — сильных воинов — течет в ваших венах, да?
— Да, — женщины робко кивнули.
— Верно, — просияла Сецуко. — И, если простые рыбаки могут пережить зиму Такаюби, и вы, леди, сможете. Знаю, аристократы не привыкли к тяжелым временам, спать всем вместе в комнате, но вы крепкие. Вы будете в порядке.
Мисаки смотрела, как надежда медленно возвращалась в комнату, пока думала, что было обидно, что Такаши не поменялся с Такеру. Сецуко была бы — становилась — чудесной главой деревни. Редкие рыбачки могли получить верность аристократа.
* * *
— Слава богам за Сецуко, — вздохнула Мисаки, сидя на крыльце с братом той ночью. Она не спешила ложиться спать, и Казу не мог уснуть, так что ей было с кем поговорить.
— Дело не только в Сецуко-ссан, — сказал Казу. — Я слышал, многие говорили, как ты вдохновила их и успокоила.
— Я? — удивилась Мисаки.
— Ты хороша с людьми, Нээ-сан.
— Что? — Мисаки рассмеялась.
— Ты хороша в общении — поднимаешь людям дух, можешь достучаться до них. Ты всегда была в этом хороша.
Подумав, она поняла, что Казу был прав. В Ишихаме и Рассвете она говорила с другими уверенно, знала верные слова. Где-то в холоде Такеру и издевательствах Мацуды Сусуму она это потеряла.
— Хотел бы я твои умения, — Казу вздохнул. — Хотел бы я сделать больше, чтобы успокоить этих людей.
— Это не твоя работа, — отметила Мисаки. Это была работа Такеру, но его не было видно.
— Просто… я сам еще потрясён, — признался Казу. — Я не знал, что Империя так сделала бы. Ты училась в другом месте, Нээ-сан. Ты знала?
— Нет, — сказала Мисаки. — Я знала, что наше правительство не было прозрачным — а какое правительство такое? — но я не представляла такого… Может, если бы я была внимательнее…
— В этом нет смысла. Я думал, что Император ценил нас, хотел, чтобы мы были сильными. Что происходит?
— Не знаю, — Мисаки вздохнула. — Тут работают политические силы, которые мы просто не видим.
— Да, но… политика может оправдать это? — спросил Казу.
Мисаки только покачала головой. У нее не было ответа.
— Мне плохо, — Казу скривился. — Словно отец ударил меня в спину.
— Казу, — сказала Мисаки. — Если такое происходит в Ишихаме, тебе нужно вернуться домой.
Казу не ответил. Он смотрел вперед, стиснув зубы, и Мисаки видела по его лицу, что он думал об этом весь день, но не хотел говорить.
— Ты сказал, что твоя жена боится бурь, — сказала Мисаки. — Уверена, она хочет, чтобы ты был с ней.
— Но тут все куда хуже, Нээ-сан, — возразил Казу. — Твоим людям нужна помощь…
— Знаю. Я не спорю с этим, — сказала она, — но это не твоя ответственность.
— А если это происходит в Ишихаме, что я могу? — Казу сцепил ладони перед собой, костяшки побелели. — То есть… это армия Императора, Нээ-сан. Что я могу?
— Ты можешь быть рядом со своим народом, — сказала Мисаки. — Ты можешь вести. Семи Ишихамы не обвинят тебя в том, что делает Империя. Они будут благодарны, что ты там, делаешь, что можешь.
Казу сжал губы, хмурясь.
— Ты права, Нээ-сан, — он вздохнул. — Как всегда. Была бы ты моим старшим братом…
— Ты себя недооцениваешь, — прервала его Мисаки, — как и Тоу-сама, если он так думает. Твоя работа тут — твое лидерство — была восхитительна.
— Не шути, Нээ-сан. Я пытался похвалить тебя.
— Я говорила серьезно, — сказала Мисаки. — Я не хотела бы другого главу своего старого дома.
Казу покачал головой, глядя на сестру, словно был уверен, что это была ловушка.
— Что…
— У тебя есть то, чего нет у многих сильных теонитов, включая твою старшую сестру, — она посмотрела в его глаза. — Ты хороший, Цусано-доно, — она использовала титул впервые без иронии. — Ты стал как Тоу-сама, чем-то больше, чем ты сам. Я могу этого не понимать, но я очень горжусь тобой.
* * *
Такеру все еще не было там следующим утром, когда Мисаки попрощалась с братом.
— Я оставлю несколько свих людей, чтобы они присмотрели за тобой и твоим народом, — сказал Казу.
— Разве им не нужно вернуться к семьям? — спросила Мисаки.
— Хакую-сан не женат, а два Умииро вызвались сами.
— Ладно, — Мисаки улыбнулась, — хотя не стоит…
— Нужно, — серьезно сказал Казу. — Мне нужно знать, что о тебе позаботятся.
Первым делом люди Казу обыскали гору в поисках Такеру, который все еще не вернулся к полудню.
Но Мисаки нашла его на снежной поляне над академией Кумоно. Никто не подумал смотреть на вершине. Он сидел у края в любимой позе для медитаций — на одном колене, опустив голову, уперев руки в землю.
— Такеру-сама? — сказала она, когда собрала в ноющих легких достаточно воздуха.
Его джийя была неподвижна, тело так замёрзло, словно он был частью снега. Джийя Мисаки едва ощущала биение сердца и течение крови. Если бы не синяя хаори Мацуда, она не заметила бы его.
— Такеру-сама, — сказала она громче.
Его плечи дрогнули — жутко движение среди неподвижности. Он медленно выпрямился. Его ладони появились из снега, глаза открылись, ньяма стала нормальной, и сердце с течением крови для Мисаки казались как у обычного человека.
— Ты знаешь, что нельзя тревожить меня, когда я медитирую, — сказал он.
— Это ты делал все время? — Мисаки с трудом убирала гнев из голоса. — Медитировал?
— Да, — сказал Такеру без извинений в голосе.
— Ты был тут больше дня.
Встав, он прошел мимо Мисаки и стал спускаться по горе без слов. Мисаки сжала кулаки.
— Ты был нам