Читать интересную книгу Тоннель - Вагнер Яна

— Поразительно, сколько тут места, — сказал носатый. — Поразительно.

— Да вообще, блядь, — сказал краснорожий с чувством. — Кроватки у них, одеялки, ты смотри.

Валера при этих словах заморгал-таки и проснулся — голос был незнакомый, и не было в нем почтения. Прямо наглый, правду сказать, был голос, да и вид незнакомцы имели совсем не почтительный. Возмутительный даже вид. Шеф при этом молчал почему-то и сидел, спустив на пол худые ноги в носках, а из вены у шефа (Валера тихонечко глянул) торчал катетер, и брюки совсем измялись. И какой-то он маленький был, старый-старый.

А за наглыми незнакомцами следом заходили еще люди, много, тоже грязные и без доклада. Ничего себе, это чем у них тут, лимонами пахнет, говорили друг другу грязные люди. Тут и кухня, наверно, есть, посмотрите, есть кухня? Эй, алё, душевую не видно там, мужики, я б помылся.

— Валя! Валюша, слава богу, — закричал вдруг кругленький тихий зубник и кинулся обнимать какую-то кругленькую испуганную тетку, едва не опрокинув штатив с капельницей.

Словом, даже Валере стало ясно, что творится непонятный какой-то бардак, а особенно — когда уже после всех на пороге объявилась белобрысая стерва. Направилась прямиком к шефу, молча уселась напротив на койке, расставила жуткие свои ноги. Штаны на ней расползлись, груди разъехались и обвисли, и вся она была жуткая, огромная и какая-то, что ли, голая, как доисторическая каменная баба из учебника, с которой слезают не только тряпки, но как будто и кожа.

— Идиотка, — сказал дед шепотом, и голова у него затряслась. — Ну какая же идиотка. Ты дверь хотя бы закрыла? ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 02:08

— А я так, между прочим, и знала! — кричала полная женщина в голубом, грозная, с поднятым кулаком. — Так и знала, что не может такого быть и всё там нормально, понимаете, ну конечно, конечно там всё нормально!

Ей пытались возражать, без особенного успеха, что, наверное, если б правда все было нормально, не пришлось бы сидеть тут сутки. Говорили: да бросьте, как вы это себе представляете, что одна половина тоннеля едет, а вторая вот так, ну подумайте сами. Да и вообще, говорили ей, свет ничего не значит, ну горит там, допустим, какая-то лампа. Ой да мало ли, говорили, почему она там горит, ну давайте спокойнее как-то, непонятно ж еще ничего.

Только женщина в голубом была так неспокойна и так абсолютно уверена, так сердилась и так не желала слушать, что эти разговоры утихли. А когда «Макита» в коридоре снова загрохотала, пошли разговоры другие. Это которая петля, последняя уже или нет? Сколько их там всего — две, три? Что же так долго-то, господи, еще перегреется, жара вон какая, а батарейка не сядет, кто-нибудь там, поближе, посмотрите, ну что?

Но батарейка не села и «Макита» не перегрелась — в десять минут третьего молодой проходчик без майки, весь засыпанный металлической стружкой, вышел наружу и подтвердил, что «Макита» справилась. Вид у него был, однако, вовсе не праздничный, и, когда после вспышки неуверенной радости в коридор заглянули, никакого праздника там тоже не обнаружилось. Дверь-то напротив, на которую возлагались такие надежды, действительно сняли с петель. И оказался за сломанной дверью, как ожидалось, соседний рукав тоннеля — чистый и полностью освещенный, но совершенно пустой. Лампы горели ровно, на асфальте блестела разметка, и не было ни машин, ни людей. Яркая эта картинка не двигалась, как нарисованная, да и попасть в нее было нельзя — из-за решетки. Точно такой же и накрепко запертой, приделанной с той стороны.

— Что там, ну что там? — начали спрашивать в задних рядах. Видно было не всем.

— Дайте пройти мне, пустите! — воскликнула женщина в голубом и, отпихнув молодого проходчика, первая ворвалась в коридор.

А там на полу у решетки сидела хозяйка Тойоты и жадно, как воду, глотала воздух. И воздух за решеткою был — чистый, сладкий, как будто и правда на той половине ничего не случилось. Поэтому женщина в голубом закрыла сначала глаза и глотнула жадно и про запас, словно и там, в этом нормальном месте все тоже могло вдруг закончиться. И глотнула еще, и глотнула. А после прижалась щекой к металлическим прутьям, чтобы увидеть, насколько и как далеко продолжается эта нормальность, просунула в нее руки и крикнула:

— Эй! Эй, кто-нибудь! Мы здесь, кто-нибудь, помогите!

— Да нету там никого, — сказала ей с пола хозяйка Тойоты, и женщина в голубом поверить в эти слова отказалась, хоть видела и сама. И так рассердилась, что едва ее не лягнула, нахалка какая, сидит тут, смеется. Хозяйка Тойоты не смеялась, но такое нельзя было говорить, нельзя было думать. Заткнись, дрянь, заткнись.

— Это ж в область поток, — сказал рядом мордатый владелец УАЗа. — Ну сколько их там в воскресенье ночью, машин двадцать. В начале стоят все просто, до них километра два, не услышат.

Он тоже не смеялся, однако и он, казалось женщине в голубом, был как-то перед ней виноват. Зачем тогда было сверлить, ломать двери, показывать чистый асфальт и лампы. Какая-то в этом ей виделась злая, жестокая шутка, которую пошутили лично над ней.

— И что теперь — всё, да? — спросила женщина в голубом, уже позабывшая, что говорить такое нельзя. — Вы что тогда предлагаете, интересно? Ходить сюда и дышать по очереди, вы так предлагаете, да? Не хватит тут места всем, вы понимаете, не поместятся все! А маленьких как сюда, смотрите, как тесно, потопчут же маленьких!

Уже у нее звенел голос опасно и громко, и люди снаружи заволновались. Да что ж там такое, господи, в каком смысле места не хватит, кому, вон свет же горит, посмотрите, горит же свет. И толкались уже на пороге — без драки пока, но тревожно и гневно, то есть как это места не хватит, да вы издеваетесь, что ли, опять, значит, не хватит? Женщина в голубом согласна была абсолютно, ее собственных тревоги и гнева недоставало, и требовалось больше. Чтоб как-то собрать их и перенаправить — на решетку, проходчиков, инженера, владельца УАЗа и особенно на тощую дрянь из Тойоты.

А бригадир, сердитый и мокрый, шептался тем временем с таким же мокрым и сердитым инженером, и женщине в голубом не слышно было и не понятно, о чем они это, собственно, шепчутся и какое, собственно, право имеют они шептаться. Да у них просто не было совести, ни у кого, все было тут возмутительно и бессовестно, всё, всё, всё, как же так можно вообще, как не стыдно, хотелось ей закричать, хватит, хва-тит, прекратите немедленно.

— А вы их сюда приведите. Посадим их тут, вот тут у решетки, всех маленьких тут посадим, — сказала ей рыжая хозяйка Тойоты и встала. — Не плачьте, не надо, смотрите, вот тут. Сходите за ними сейчас, они у вас где, в машине? Им сколько?

— Четыре и семь, — ответила женщина в голубом, которая не знала еще, что плачет. — Здесь недалеко, я быстро, вы место им подержите.

— …Должна быть, — еще раз сказал бригадиру Митя. — Не может быть только одна в середине. У въезда, наверное, где-то, никто ж не ходил туда толком.

Бригадир возражал — да с чего это вдруг должна, кто сказал-то, что там будет еще одна и как раз, блядь, у въезда, — и вообще-то был прав, и ответить на это ему было нечего.

— Идти полчаса, даже меньше, — сказал Митя. — Мы возьмем инструменты и сходим. Вы нас тут подождите, не найдем — значит, будем искать щитовую. Но должна быть еще одна дверь. Или две, например, у въезда и выезда. Да скорее всего, я уверен, — хотя был не уверен уже ни в чем и боялся, что это заметно.

Бригадир возражал, что пускай тогда кто-то, раз такой, блядь, уверенный, сразу ищет свою щитовую, как вообще-то и собирался, инструменты ему принесли вон, а вот двери вскрывать — не его работа, и с дверями уж как-нибудь сами, ты в руках-то перфоратор держал? И чего это ждать, говорил бригадир, без тебя найдем твою дверь.

— Там пятьсот человек, — сказал Митя. — Они все сейчас будут здесь. Ты себе представляешь вообще? Их нельзя пускать в коридор.

Бригадир снова поднял голубой свой фонарь и взглянул в неширокий темный проход, исчезавший за поворотом, и похож стал на Гэндальфа в подземелье, только голого и без бороды.