добра и зла, и когда Господь понял, что человек всё равно однажды вернется туда, откуда был изгнан, Он стал сокращать время жизни человека на Земле; если праотцы жили по многу сотен лет, это было нормальным сроком человеческой жизни, то мы редко когда доживаем до пятьдесяти: не успеет кончиться детство, не успеет человек понять, разобраться, что добро, а что зло, и ступить на дорогу праведных, – а смерть уже тут как тут”.
Федоров мечтал о совсем простой и понятной жизни: в сущности, он хотел, чтобы люди, чем бы они ни занимались – прокладкой железных дорог, производством машин или земледелием, – сделались солдатами; жизнь солдат, само устройство армии, – всё это казалось ему правильным, почти совершенным; во всяком случае, здесь был шанс на спасение; он мечтал об обычных армиях, только назывались бы они трудовыми, а так весь механизм их жизни был бы тот же.
Сталь знала, что эта идея отнюдь не простая абстракция: у Федорова был образец – в России еще до сих пор существовали созданные после победы над Наполеоном военные поселения, где крестьяне именно так и жили. Подобную деревню, или, вернее, полк, она сама видела несколько лет назад под Новгородом, ее возил туда граф Строганов, большой поклонник и ее, и этих поселений. Деревня ей тоже понравилась: всё было чисто и ухожено, даже разбиты клумбы; дети, в любом другом месте России оборванные, грязные, нечесаные, здесь были одеты в аккуратную, сшитую по мерке военную форму, и хотя им было всего семь-восемь лет, маршировали они с выправкой и удалью настоящих гвардейцев. Не было тут и курных перекошенных изб: Строганов объяснил ей, что, как только деревня становится военным поселением, старые избы сразу сносят, а на их месте вокруг большого квадратного плаца ставят, замыкая его, бараки-“связи”, они разделены на одинаковые ячейки, каждой крестьянской семье – своя.
На этом плацу, когда в полевых работах перерыв, солдаты-крестьяне маршируют, разучивают разные артикулы, словом, осваивают военную науку. В деревне нет ни пьянства, ни столь привычных для русских расхлябанности и разгильдяйства, все подтянуты, во всём порядок. В штабе полка разработаны планы учений и сельхозработ на каждый день года, так что каждый знает, что и когда он должен делать. Утром по команде офицера горнист играет зорю, они встают, затапливают печи, потом построение, и с плаца колоннами под музыку идут в поле. Когда же работы закончены, опять колоннами – обратно, в деревню, дальше еда, оправка и по сигналу горниста – отбой. Крестьянский труд и труд воина соединены, слиты в их жизни, в итоге из военных поселян получаются едва ли не лучшие солдаты в русской армии, кроме того, это армия, которая сама себя кормит.
Страсть Строганова к военным поселениям де Сталь тогда показалась естественной, тем более что деревня, как я уже говорил, ей понравилась; к тому времени она давно научилась смотреть на всё, связанное с армией, глазами русских. Она помнила, что в первый свой приезд в Петербург (шло лето 1809 года), была поражена восторгом и вниманием, с каким местные обыватели наблюдали за парадом, и записала в дневнике, что в этой огромной бескрайней стране, где каждый сам по себе бредет по жизни, часто без цели, без смысла, и только страх затеряться, заблудиться, пропасть соединяет их всех, – согласное и точное, легко послушное любой команде движение сотен и тысяч людей должно казаться верхом совершенства.
“Армия, – говорил Федоров, склонившись над ее гробом, – последний шанс сделать так, чтобы человек отказался от своей неродственности, от своего небратства, от неравенства, от убеждения, что все ему чужие и он другой; в армии, – говорил он, – всё справедливо и честно, в ней нет незаконнорожденных. Сила армии в том, что она не дает поблажек себялюбию человека, и как он стоит, и как двигается, и как одет – во всём он такой же, как остальные”.
Если бы она видела, как счастливы новобранцы, когда после многих-многих месяцев муштры и учения из них вместе с поˊтом выйдет всё то, чем Господь разделял их, – и они вдруг понимают, что стали как бы одним человеком, не множеством разных, не похожих друг на друга людей, а одним существом, что они сошлись так тесно, что между ними не осталось и зазора, даже не скажешь, где одного сменяет другой, тогда-то они строем, печатая шаг, пройдут наконец по плацу, как надо. Каждый из них теперь взвод, рота, батальон, бригада, корпус, дивизия, армия, и каждый из них ликует, потому что ему больше никогда не придется говорить с Господом один на один, он будет говорить с Ним только так: взводом, ротой, батальоном, бригадой, корпусом, дивизией, армией. Теперь они наконец поняли, что не одиноки в мире, что никто из них ни за что больше не отвечает, ты просто должен быть как все, и тогда ты всегда будешь прав и, что бы ни сделал, вины на тебе нет.
Даже на войне, где устав разрешает им идти не парадным строем, а врассыпную, они продолжают помнить, что их жизнь – только часть общей жизни, что одна, сама по себе, что бы ни говорил Господь, она ничего не стоит; и пусть даже пуля сразила тебя – ты жив и оправдан, если твоя армия победила. И за это вновь обретенное братство они готовы умереть.
Федоров думал, что армия упрощенных и уравненных между собой людей сама поймет, что мир таким сложным, каким он был создан Богом, даже если он и вправду прекрасен, ей не нужен, что он ей мешает, и тогда мы совместным трудом всего за несколько лет сроем горы и возвышенности, засыплем болота, впадины, низины, превратим реки в прямые, ровные каналы и повернем их течения, куда надо человеку, а не туда, куда направил их Он. Мы сделаем множество дамб и искусственных прудов, и никому больше не надо будет молить Бога о спасительном дожде, воды всегда будет вдоволь, – а то зимой и ранней весной, когда земля спит, реки разливаются, летом же, когда она иссыхает, губя урожай, совсем мелеют. Человек вырубит леса и превратит их в пашню, оросит пустыни и тоже сделает из них пашню, и вот, когда вся земля станет одним огромным ровным полем и уже никто не будет голодать, никто изо дня в день не будет думать лишь о хлебе насущном, человек сможет заняться главным делом – делом воскрешения своего рода, высоким делом преображения земного, смертного по своей природе мира в мир без смерти – Царствие Небесное.
Федоров не был бесплодным мечтателем, ум его был практичен и точен, он