Читать интересную книгу Сага о Форсайдах 2 - Джон Голсуори

- Ненавижу гордость! - воскликнула Флер и, задернув занавески, направилась к двери. - Она всегда проявляется в неподходящий момент и валит человека с ног. Не преодолев ее, не сделаешь карьеры.

Флер вышла.

"Не знаю, горд ли я, но карьеры я не сделал", - подумал Майкл. Он медленно поднялся по лестнице, немного постоял в дверях своей туалетной. Наверху ни звука.

Динни ничком лежала на постели. Вот он, конец! Почему сила, именуемая любовью, вознесла ее, измучила и опять сбросила на землю, где ей, изломанной, опустошенной, дрожащей, больной, раненой и раздавленной, остается лишь терзаться тоской и отчаянием? Любовь и гордость! Вторая сильнее первой. Эти признания рвались из сердца девушки, их приходилось зажимать подушкой. Ее любовь против его гордости! Ее любовь против ее собственной гордости! И победила гордость. Бесполезная и горькая победа! Весь прожитый вечер казался девушке сном. Явью был только один его момент - когда Уилфрид, стоявший у окна, обернулся и она подумала: "Он меня ненавидит!" Да, он ненавидел ее, - она укор его раненому самоуважению, она единственное, что мешало ему крикнуть: "Будьте вы все прокляты и прощайте!"

Что ж, теперь он может крикнуть и уйти! А ей - страдать и страдать, медленно избывая боль. Нет! Лежать, подавив эту боль, заставить ее замолчать, задушить подушкой! Не думать о ней, не считаться с нею, не замечать ее, хотя она растет и раздирает душу! Именно таков был смысл той молчаливой борьбы, которую, задыхаясь, вела с собой Динни, потому что даже неосознанные переживания таят в себе определенный смысл, хотя человек, охваченный инстинктивным порывом, и не умеет ясно выразить его. Она не могла вести себя с Уилфридом иначе. Разве она виновата, что Масхем прислал ему письмо с фразой о даме, чье присутствие охраняет его? Разве она виновата, что кинулась в Ройстон? В чем ее ошибка? Вздорный, беспричинный разрыв! Наверно, пути любви всегда таковы. Динни казалось, что, пока она лежит, ночь надсадно, как старые часы, отстукивают мгновения. Быть может, и для нее, брошенной и поверженной, в жизни наступила ночь?

XXIX

Уилфрид убежал с Корк-стрит, повинуясь внезапному порыву. С той минуты в Ройстоне, когда Динни, стоя в автомобиле и закрыв глаза рукой, вдруг прервала своим появлением их жестокую и непристойную схватку, он испытывал к ней безнадежно противоречивое чувство. Сегодня ее нежданный приход, аромат, голос, теплота возобладали над этим болезненным чувством, и оно растворилось в поцелуе; но стоило Динни на минуту оставить Уилфрида, как оно вернулось и унесло его в водоворот Лондона, где, по крайней мере, можно часами бродить и никого не встретить. Он двинулся в южном направлении и скоро наткнулся на хвост желающих попасть в "Королевский театр". Он решил: "Что здесь, что в другом месте!.." - и присоединился к ним, но, когда очередь дошла до него, повернулся и пошел к востоку. Пересек безлюдный, пропахший отбросами Ковент-гарден и очутился на Ледгейт-хилл. Здесь запах рыбы напомнил ему, что он с утра ничего не ел.

Уилфрид зашел в ресторан, заказал коктейль и легкую закуску. Затем потребовал бумаги и написал:

"Я должен был уйти. Если бы остался, мы уже принадлежали бы друг другу. Не знаю, на что решусь, - кончу вечер в реке, уеду за границу или вернусь к тебе. Что бы ни случилось, прости и верь: я любил тебя.

Уилфрид".

Дезерт написал адрес и сунул конверт в карман, но не отправил его. Он смутно сознавал: ему все равно не выразить того, что он чувствует. Затем пошел дальше на восток и через Сити, вымершее словно после газовой атаки, выбрался на оживленную Уайтчепел-род. Он шел и шел, стараясь вымотать себя и унять вихрь мыслей. Теперь он двигался к северу, около одиннадцати очутился поблизости от Чингфорда и прошел мимо гостиницы, направляясь к лесу. Всюду царила залитая лунным светом тишина. Шофер одинокой машины, запоздалый велосипедист, несколько парочек и трое бродяг, вот и все, кого он встретил, прежде чем свернул с дороги и вошел под сень деревьев. День угас, луна серебрила листву и стволы. Усталость сморила Уилфрида, и он лег на землю, усыпанную буковыми орешками. Ночь была словно ненаписанная поэма. Блики и брызги света, напоминая бессвязную игру воображения, то трепетали, то уплотнялись, то снова становились призрачными. Ни секунды покоя, ни мгновения серебристой металлической неподвижности - одно непрерывное, как во сне, чередование вспышек и тьмы. Вверху сверкали бесчисленные звезды, и, время от времени поглядывая на них, Уилфрид видел Большую Медведицу и мириады других светил, незаметных и безымянных для жителя большого города.

Он перевернулся, лег на живот и прижался лбом к земле. Внезапно до него донесся рокот аэроплана, но сквозь густолиственные ветви Уилфриду не удалось разглядеть быстро скользнувшую по небу машину. Ночной самолет на Голландию, или пилот англичанин, огибающий очерченные светом контуры Лондона, или учебный полет между Хендоном и какой-нибудь базой на восточном побережье. Во время войны Уилфрид был летчиком, но после нее летать ему уже не хотелось. Жужжание мотора разом пробудило в нем то болезненное чувство, от которого его избавило перемирие. Он сыт по горло! Гул пронесся и замер над головой. Где-то вдали раздавался слабый рокот Лондона, но здесь теплую ночную тишину оглашало лишь кваканье лягушки, тихое чириканье какой-то птицы да попеременное уханье двух сов. Уилфрид снова лег ничком и погрузился в тяжелый сон.

Когда он проснулся, свет только-только начинал пробиваться сквозь мглу. Роса выпала обильная, Уилфрид продрог и закоченел, но голова работала ясно. Он встал, размял руки, закурил сигарету и глубоко затянулся. Потом сел, обхватил руками колени и докурил сигарету до конца, ни разу не вынув ее изо рта и выплюнув превратившийся в столбик пепла окурок лишь после того, как тот чуть не обжег ему губы. Вдруг Уилфрида затрясло. Он встал и побрел обратно к дороге. Он так закоченел и устал, что еле шел. Уже совсем рассвело, когда он выбрался на шоссе и, понимая, что должен вернуться в Лондон, поплелся тем не менее в противоположную сторону. Он с трудом передвигал ноги, время от времени его начинала бить неистовая дрожь. В конце концов он сел, прижался головой к коленям и впал в оцепенение. Его привел в себя окрик: "Эй!" Свежевыбритый молодой человек остановил рядом с ним свой маленький автомобиль:

- Что-нибудь случилось?

- Ничего, - пробормотал Уилфрид.

- Все равно вид у вас неважный. Вы знаете, который час?

- Нет.

- Садитесь, я подвезу вас до гостиницы в Чингфорде. Деньги у вас есть?

Уилфрид мрачно взглянул на него и засмеялся:

- Да.

- Не обижайтесь. Вам нужно выспаться и выпить чашку крепкого кофе. Поехали!

Уилфрид встал. Ноги под ним подгибались, и, кое-как забравшись в машину, он тут же рухнул на сиденье рядом с молодым человеком. Тот заверил:

- Доедем в два счета.

Через десять минут, которые показались пятью часами смятенному и лихорадочному мозгу Уилфрида, автомобиль остановился у гостиницы.

- У меня здесь знакомый чистильщик сапог. Я попрошу его присмотреть за вами, - объявил молодой человек, - Как вас зовут?

- К черту! - пробормотал Уилфрид.

- Эй, Джордж! Я подобрал этого джентльмена на дороге. Он еле стоит. Устройте ему приличный номер, приготовьте грелку погорячей и суньте к нему в кровать. Заварите кофе покрепче да заставьте его выпить.

Чистильщик осклабился:

- Это все?

- Нет. Измерьте ему температуру и вызовите врача. Слушайте, сэр, обратился молодой человек к Уилфриду. - Я рекомендую вам этого парня. Сапоги он чистит - лучше не надо. Положитесь на него и ни о чем не беспокойтесь, а мне пора дальше - уже шесть часов.

Молодой человек подождал, пока Уилфрид, опираясь на руку чистильщика, доковыляет до гостиницы, и уехал.

Чистильщик отвел Уилфрида в номер:

- Разденетесь сами, хозяин?

- Да, - выдавил Уилфрид.

- Тогда я схожу за грелкой и кофе. Насчет постели будьте спокойны, они у нас всегда сухие. Вы что, всю ночь провели на улице?

Уилфрид сидел на кровати и не отвечал.

- Вот что! - объявил чистильщик. - Давайте-ка руку.

Он стянул с Уилфрида пиджак, затем жилет и брюки.

- По-моему, вы всерьез простыли. Белье у вас хоть выжми. Стоять можете?

Уилфрид покачал головой.

Чистильщик выдернул из-под него верхнюю простыню, стащил с Уилфрида через голову рубашку, затем не без борьбы снял с него нижнее белье и завернул больного в одеяло.

- Ну, а теперь, хозяин, ложитесь как следует.

Он опустил голову Уилфрида на подушку, закинул ему ноги на кровать и накрыл его еще двумя одеялами:

- Лежите пока. Я минут через десять вернусь.

Уилфрид лежал, и его сотрясала такая дрожь, что он утратил способность связно мыслить и не мог уже членораздельно произносить слова, так как зубы у него неистово стучали. Все же он, заметил, что в номер вошла горничная, а затем услышал голоса:

- Он раздавит градусник зубами. Куда еще можно поставить?