— Молча-а-ать!!! — взревел Шооран. — Дурни, какой он илбэч?! Он был у вас на глазах весь день, так когда он мог выстроить этот ваш дурацкий оройхон!?
— Он безумный илбэч, он один здесь такой старый! — выкрикнул чей-то голос, но прежней уверенности в нем не было.
И все же, хотя напор ослаб, толпа не расходилась.
— А тебе что за дело? — мимо головы Шоорана просвистел камень. — Командуй у себя — здесь не сухой оройхон!
— Он хочет забрать илбэча себе-е!.. — забился истошный крик.
Шооран чувствовал, как вокруг сгущается ненависть.
— Нет!!! — вновь громыхнул он. — Это сказитель, он будет ходить, где хочет, а отсюда он уйдет... вот с ним! — Шооран ткнул в парня злобно щерящегося изуродованным ртом.
— С Ээтгоном?.. — захохотали в толпе. — Думаешь, он вернет илбэча тебе?
— Говорят вам — это не илбэч! — надседался от крика Шооран.
— А где тогда илбэч?
— Я откуда знаю?! — Шооран махнул рукой в сторону нового оройхона. — Он был там, за вашими спинами, а теперь прячется. Вот и ищите.
— Он прячется! — зашумели в толпе. — Найдем — и пусть строит для нас!
Загорелось еще несколько факелов, люди распавшись цепью, двинулись в сторону нового оройхона. У тэсэга осталось всего дюжины полторы человек.
Шооран спрыгнул со скалы.
— Уходите, — сказал он старику и юноше. — Я обещал, что вы уйдете вместе.
Парень молча скатал хлыст, взял под руку Чаарлаха, и они пошли вдоль далайна в сторону недалекого оройхона изгоев.
— Поторопитесь! — крикнул вслед Шооран. — Ёроол-Гуй тоже ищет илбэча, и его не уговоришь поискать в другом месте.
— Значит, илбэч был в твоих руках, а ты отпустил его, — Моэртал произносил слова привычно не спрашивая, а утверждая.
— Благородный одонт ошибается, — сказал Шооран. — Не только я, но и все, кто был на берегу, ни на секунду не сводили глаз со сказителя. Он никак не может быть илбэчем.
Одонт досадливо поморщился.
— Как ты еще глуп, — проговорил он. — Что мы знаем об илбэче и о его работе? Не думаешь ли ты, что илбэч должен таскать для оройхона камни... Может быть, для того, чтобы выстроить оройхон, достаточно рассказать сказку, повернувшись лицом к далайну. И уж, во всяком случае, старик видел, что там происходило. Он мог видеть илбэча и указать его нам.
— Было темно, — напомнил Шооран. — Факелы зажгли позже.
— Все равно, — одонт был непреклонен, — ты упустил илбэча.
— Виноват, — Шооран склонил голову.
— И вообще, — продолжал одонт, — мне непонятно, что ты делал ночью на мокром, и как сумел вернуться.
— Я уже говорил: ходил слушать сказителя. Чаарлах сам пригласил меня.
— А ты и поверил... Слушал бы Киирмона, я его для этого кормлю. Только помни — мне нужны не сказочники, а солдаты.
Одонт задумался, а потом произнес словно самому себе, хотя именно на эти тихие слова следовало обращать внимание более всего:
— Значит, илбэч прячется в республике изгоев. Во всяком случае, уйти к тем изгоям, что в провинции Ууртака он не сможет, туда сейчас и жирх не проползет. После праздника мягмара я пошлю наших людей в помощь Ууртаку. Тебя — тоже. Тогда и посмотрим, что ты за штука, стоит ли тебя отправлять на поиски илбэча, и вообще, стоит ли тебе быть цэрэгом.
— Слушаюсь, — сказал Шооран.
Предупреждение Моэртала не испугало, а скорее обрадовало Шоорана, ведь оно значило, что вскоре он снова увидит далайн и, может быть, сумеет что-то сделать. И заодно отведет угрозу от Чаарлаха, который, по словам наместника, никак не может быть в тех краях.
На свой оройхон Шооран вернулся в прекрасном расположении духа. Проходя мимо палаток, в которых ютились земледельцы, Шооран увидел девушку, ту, что он опознал на мокром оройхоне. Вообще-то он встречал ее и раньше — оройхон мал, населяет его чуть больше тройной дюжины человек, так что можно запомнить всех в лицо. Просто прежде Шооран не обращал на девушку внимания, а теперь подошел, чтобы поговорить и успокоить.
— Привет, — сказал он.
Лицо девушки побледнело, она поняла, что ее узнали. Конечно, никто не запрещал вольным земледельцам выходить на мокрый оройхон, но одно дело вместе с другими женщинами ходить за чавгой, совсем другое — быть замеченной в компании налетчиков и изгоев.
Девушка сглотнула волнение и тихо ответила:
— Здравствуйте, храбрый цэрэг.
— Как тебя зовут? — спросил Шооран.
— Яавдай... — ответ прозвучал шепотом.
— Не надо бояться, Яавдай, — произнес Шооран и, не зная, как успокоить девушку, добавил: — Я тоже люблю сказки. Очень.
Яавдай ничего не сказала на эти слова, и Шооран не мог понять, убавилось ли страха в ее глазах. Сам Шооран был удивительным образом стеснен разговором. Вроде и сказать ему было нечего, но повернуться и уйти, как делал обычно, почему-то не мог.
— Вы, — наконец нашел он тему для беседы, — остаетесь здесь или будете покупать землю на том оройхоне, что стал сухим?
— Здесь... — губы Яавдай едва шевельнулись.
— Почему? Участок можно поменять на больший. Я зайду к тебе завтра, а ты пока подумай.
Обрадованный удачным завершением разговора, Шооран быстро ушел. О том, почему он, обычно легко подбиравший слова, вдруг стал косноязычен, Шооран не подумал, но на другой день, потратив полчаса на поиски, явился в палатку Яавдай. Девушка жила вместе с матерью, младшим братом и двумя младшими сестрами. Мать немедленно выгнала младших на улицу, а старшую дочь принялась подталкивать к Шоорану и расхваливать на все лады, словно торговка, пытающаяся удачно сменять жанч из гнилой кожи на все блага мира. Но на этот раз неумная мамаша не раздражала Шоорана, он попросту не обращал на нее внимания, целиком поглощенный темным огнем, горевшим в глазах девушки.
Яавдай сидела молча, с неподвижным лицом, на вопросы отвечала тихо и односложно, так что беседу в основном вела мать. Между делом Шооран узнал все обстоятельства семьи, которые складывались попросту трагично. Семья жила бедно, поле было маленьким, и после выплат оставалось так мало зерна, что приходилось не только есть чавгу и жирха, но и вообще сидеть голодными. А три месяца назад умер отец Яавдай, даже не погиб, а умер от какой-то болезни. Яавдалу — единственному сыну еще не исполнилось двенадцати лет, поэтому он не мог наследовать отцу, и поле должны были отобрать в казну, а потом отдать тому, кто согласится в течение шести лет кроме налогов отдавать государству половину урожая. Такого рода перетасовки участков предупреждали бесконечное дробление земли и приносили вану изрядный доход. Только война, а потом сумятица, связанная с появлением новой сухой земли, позволила обезглавленной семье удержаться на месте, и не быть немедленно выгнанной в нойт. Но все понимали, что долго так продолжаться не может.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});