Читать интересную книгу Анка - Василий Дюбин

Самогон пили горячим, отчего быстро пьянели. После каждого стакана Павел вскакивал, бегал по комнатам, ломал стулья, бил посуду, опрокидывал столы.

— Заканчивайте. Уже утро, солнце скоро взойдет! — бешено округляя глаза, орал он.

— Айн момент, господин бывший атаман, — успокаивал его вислоухий, глядя на струившийся из трубки аппарата самогон. — Разве можно бросать такое добро?

Павел снова глотнул самогону и с яростью швырнул стакан на пол.

— Неужели я больше не атаман? — взревел он, дико вращая обезумевшими глазами. — Неужели моя звезда закатилась?

— Чудишь все, Павел Тимофеевич, — засмеялся пьяный вислоухий. — И черт с ней, с твоей звездой. Нашел о чем жалеть. Она была такой малой величины, что восход и закат ее никто и не заметил!

Павел резко обернулся к нему.

— Злорадствуешь, сволочь?.. Я тебя, гада, из тюрьмы вызволил… а ты, фальшивомонетчик!..

— Но, но! — оборвал его вислоухий. — Ты, бывший атаман, того… осторожнее на поворотах. Выбирай выражения. Воспитание у меня хотя и тюремное, но я не сволочь и не гад.

— Значит, я бывший? Вот как? Предатели! Те негодяи смылись и вы… предаете меня! Эх, ты, гадина! — Павел выхватил из кармана пистолет и выстрелил в вислоухого.

Другой полицай отшатнулся к стене, сорвал висевший на гвозде автомат.

— Так и знал, что вы предадите меня, собаки, — и Павел двумя выстрелами уложил второго полицая. — Без вас обойдусь, падаль…

На исходе ночи батальон проследовал через поселок Светличный и ранним утром, еще до восхода солнца, подошел к хутору Бронзовая Коса.

Первой увидела солдат, у которых на пилотках горели красные звездочки, двенадцатилетняя Лушка — дочь вдовы Матрены, жившей на окраине хутора. Она вбежала в курень вся сияющая. Заикаясь, крикнула:

— Мама!.. Там… идут!..

— Что с тобой? — спросила удивленная мать. — Кто идет?

— Наши… наши идут!

— Где? — Матрена выронила из рук ухват.

— Погляди сама… Идут!

Женщина выскочила из куреня. К хутору подходили советские бойцы.

— Боже мой! — всплеснула Матрена руками и побежала по улице. — Настасея!.. Фиён!.. Агаша!.. Выходите, Красная Армия пришла!.. Пантелей!.. Ольга!.. Встречайте! Наше спасение пришло!..

Захлопали двери куреней, заметались по улицам люди, послышались ликующие возгласы:

— Родные!

— Милые!

— Желанные!

— Сынки наши!

— Братики!..

— Сколько ж мы вас выглядали!..

Бойцов и офицеров обнимали, целовали, припадали лицами к запыленным, пахнущим потом и пороховым дымом гимнастеркам; кто-то весело смеялся, кто-то плакал, дав волю прорвавшимся слезам радости.

Всходило солнце. Стремительные лучи, дробясь о деревья и оконные стекла, золотыми теплыми брызгами окропили оживленные улицы и счастливые лица бронзокосцев. Казалось, будто хутор пробудился от долгого кошмарного забытья. Навсегда ушла с Косы длинная страшная ночь вслед за откатившейся на запад мутной волной гитлеровцев…

Кто-то крикнул:

— Смотрите, солнце!

Все обернулись к востоку.

— Солнце!.. Солнце!.. — ликовали бронзокосцы, будто впервые увидели его.

Необычный многоголосый шум, доносившийся из центра хутора, услышала Акимовна.

«Что бы это могло значить?» — обеспокоенно подумала она и поспешила за ворота.

За хутором, по косогору, двигались в сторону Мариуполя цепи бойцов. За ними следовали на конной тяге пушки, минометчики несли на себе трубы и плиты, пулеметчики тянули за дуги свои «максимы», посаженные на станки с маленькими колесами. Шествие замыкали повозки с боепитанием и походные кухни.

Акимовна не могла оторвать глаз от этой радостной картины. Лицо ее просветлело, потеплели глаза, учащенно застучало в груди сердце.

— Дождались… Слава тебе, господи! Дождались светлого дня… — Вдруг она нахмурилась, лицо помрачнело. — А может, эти пьянчуги еще тут?.. Ведь убегут!.. Убегут, проклятые ироды…

Акимовна, спохватившись, кинулась в сарай. Через несколько минут она появилась оттуда с берданкой и вышла на улицу. Акимовна знала, что Павел и полицаи часто гнали самогон, напивались до зеленого змия и подолгу зоревали в постели. Внезапное появление советских войск натолкнуло ее на мысль, что, может, Павел и полицаи еще не успели уехать из хутора. Надо было не упустить их. Да и уехать теперь они не могли бы — хутор был отрезан. Но тут в голове ее мелькнула мысль:

— «Моторка!..»

Акимовна повернула к тропинке, сбегавшей по крутому склону к берегу. Моторная лодка, подаренная шефом Павлу, стояла на приколе у пирса. Акимовна вздохнула с облегчением, вернулась назад. На окраине хутора ее остановили пистолетные выстрелы. Стреляли совсем рядом, в тесном проулке. Щелкнув затвором берданки, Акимовна дошла до проулка, выглянула из-за угла. Там, отстреливаясь, пятился, отступая, Павел. Образуя полукольцо, на него редкой цепочкой наступали старики с длинными дубинами и веслами в руках.

«Облава на волка», — сказала про себя Акимовна, вышла из-за угла и преградила Павлу дорогу.

Расправившись с полицаями, Павел взял бутыль с самогоном и вышел из куреня. На ступеньках крыльца он зажмурился. Первые лучи солнца, поднимавшегося из-за далекого горизонта, ударили ему в глаза, на мгновение ослепили. В ту же секунду Павла хлестнул по ушам ликующий шум людских голосов, похожий на грозный прибой. Нога Павла, не успев коснуться следующей ступеньки, повисла в воздухе. Он понял, что это катится по улице людская волна…

«Такого шума на хуторе еще не бывало… Отчего же это народ так взбунтовался?..» Но когда через дощатый забор Павел увидел пилотки с красными звездочками, брюхастая бутыль с самогоном выпала из рук и со звоном разбилась у его ног.

«Красные…» — похолодел он.

Резкий, требовательный стук в калитку заставил Павла очнуться от оцепенения. Стук, настойчивый и частый, повторился.

«К морю… На моторку… Пролетка теперь мне без надобности… К морю! На берег!» — и Павел, согнувшись, будто удары сыпались на него, бросился через базы́ к морю.

Со всех концов взбудораженного хутора к центру спешили женщины, старики, ребятишки. Павел бежал — где во весь рост, где сгибаясь в три погибели, а где и ползком на брюхе, прячась за невысокими плетнями.

— Атаман удирает! Держите немецкую собаку! — закричал дед Фиён, заметив крадущегося Павла.

— Атама-а-а-на!.. Соба-а-а-ку! Ату его!.. — разнеслись по улицам крики босоногих ребятишек.

Со всех дворов выбегали старые рыбаки, вооруженные кто веслом, кто дубовой колотушкой, кто багром, отрезая пути атаману. Павел, отстреливаясь, метнулся в проулок. Рыбаки напористо наседали на него. Пятясь, как рак, Павел держал в вытянутой руке пистолет, но не стрелял. Патроны кончились, и он показывал рыбакам пистолет для острастки, стараясь не подпускать их близко к себе.

У самого крайнего куреня Павел сделал крутой поворот, намереваясь, видно, шмыгнуть за угол, но предупредительный окрик Акимовны «Стой!..» пригвоздил его к месту. Из руки Павла выскользнул пистолет, глухо стукнулся о пыльную дорогу. Под суровым взглядом Акимовны, не сулившим «атаману» ничего хорошего, Павел сгорбился, опустил голову. Как затравленный волк, он посматривал исподлобья то на черный кружок ружейного дула, то на указательный палец Акимовны, лежавший на спусковом крючке берданки. Позади него затихли гулкие шаги и только слышалось тяжелое дыхание стариков.

— Ну, атаман?.. — голос Акимовны был ровным, спокойным, но Павла он словно бритвой резанул. — Что же ты молчишь?.. Или в час расплаты язык отнялся?..

— Стрельни в него, Акимовна!

— Чего с таким христопродавцем разговаривать.

— Убей!

— Бешеных собак стреляют!

— Грохни из самопала!

— Убей!

— Стрельни, слышь, а то я его веслом пришибу! — волновались старики.

Павел упал на колени, стукнулся лбом в землю, глухо застонал:

— Акимовна, спаси, помилуй… Люди добрые, христиане… Проклятий немец попутал… Не губите… Народ православный, как перед богом, так и перед вами… Дьявол помутил мой разум, на грех толкнул… — он ползал по пыльной дороге, всхлипывая и размазывая слезы. — Я буду целовать ваши ноги, только не губите молодую жизнь… Не губите, родные… Пощадите…

— А сколько наших людей отправил ты в Германию на каторгу, душегуб?

— Людоед!

— Мразь!..

Акимовна толкнула его прикладом берданки, сказала повелительно:

— Встань!

Павел медленно поднялся. С мундира и шаровар осыпалась пыль.

— Тебя, ирода, — продолжала Акимовна, — следовало бы вздернуть на той же акации, на которой ты повесил безвинного Силыча. Но мы передадим тебя нашим властям, пускай они и решают твою судьбу.

— Акимовна, я виноват… грешен… но пощадите меня, — и Павел молитвенно сложил перед собой руки. — Каюсь, люди добрые… Не губите…