Читать интересную книгу Падение царского режима. Том 3 - Павел Щёголев

Председатель. — Следует бумага начальника киевского губернского жандармского управления: по его сношении с енисейским губернским управлением выяснилось, что Караев 23-го сентября уже находился в красноярской тюрьме и что на его имя денежных переводов на сумму 200 рублей не поступало. Из последующей справки выясняется, что, может быть, секретный документ, давший основание сделать эту справку, вопреки перехваченному письму Караева к Красовскому, основывался на этом же письме, несколько переиначивая отношение Караева к этому делу.

Белецкий. — Я теперь припоминаю, что относительно Караева я говорил с Замысловским.

Председатель. — Так что, распоряжение об аресте сделано по его указанию?

Белецкий. — Да, по его указанию. Это я теперь сознательно припоминаю; это было до его отъезда.

Председатель. — Будьте любезны прочитать вашу прибавку, у вас почерк очень неясный.

Белецкий. — «Телеграфирую Дьяченко, что Караев в силу циркуляра задержан, но, что на приезд его еще было выслано присяжным поверенным 200 рублей и что, как ныне по делу департамента полиции выяснилось, Караев, бывший сотрудник недобросовестный, просить его об этом доложить прокурору палаты. И если только теперь нужно его доставить, с тем чтобы потом объявление о его сотрудничестве могло поколебать материалы защиты, то пусть прокурор мне телеграфирует, и мы его срочно доставим».

Председатель. — Степан Петрович, вы, вероятно, заметили, что вы своим признанием…

Белецкий. — Я прошу верить, что во мне лично перелом произошел, что я понял многое из того, что было. Я так душевно много пережил, что хочется, ну, что ли, поисповедываться и быть полезным.

Председатель. — Вы нас этим просто обезоруживаете. Я хочу задать вам вопрос: совершенно определенно министерство внутренних дел стояло на точке зрения обвинения и не желало помогать защите? Такова была директива?

Белецкий. — Да, такая директива была ясная, я не отрицаю. Потребность в этом была. Маклаков, может быть, виноват в том, что был принципиален в еврейском вопросе. Но Маклаков действовал под большим гипнозом Щегловитова и в политике много проводил взглядов Ивана Григорьевича. Маклаков молод был еще, а Иван Григорьевич — человек с большим умом, человек с большой политикой, знавший и умевший плавать. Н. А. Маклаков находил в Иване Григорьевиче своего руководителя, и Иван Григорьевич довольно много им пользовался. И в совете министров они представляли тройное ядро — он, Сухомлинов и Щегловитов. Это была сильная, спаянная группа, которая пользовалась своим влиянием и очень много проводила.

Председатель. — Дальше, имеется донесение второго агента министерства внутренних дел, исполняющего должность чиновника особых поручений Любимова, от 28-го сентября.

Белецкий. — Позвольте мне несколько коснуться Любимова. Я Любимова послал, потому что этому лицу очень верил. Это был недавно окончивший университет молодой человек, любил сыскное дело, много им занимался. Много работал по разведению полицейских собак. Его настолько заинтересовало дело Бейлиса, что, когда началось рассмотрение, он испросил разрешение поступить в духовную академию вольнослушателем. Окончивший юридический факультет университета, он стал вольнослушателем духовной академии и окончил ее. Я его командировал, потому что хотел ему поручить собрать сведения, которые могли меня лично интересовать, о подлинном содержании процесса; я просил его как можно шире характеризовать все, что происходило, не стесняясь формою изложения. Донесения Любимова я тому и другому министру показывал.

Председатель. — В этом письме Любимов рассказывает об условиях, в которых велся процесс: о том, что защита все заносит в протокол, что сильно нервирует прокурора, который каждую минуту пьет воду, нервно перебирает руками, все время меняет позы на кресле; что защита довела его до состояния почти полной невменяемости уже на четвертый день процесса.

Белецкий. — С ним обморок даже был.

Председатель. — Так что, трудно предсказать, что будет. Страсти разгорелись. Прокурор теряет самообладание. Начинает делать повышенным тоном возражения. Позволяет себе кричать на свидетелей. Не дает им говорить и, постоянно перебивая, сам ведет рассказ от лица свидетелей. Защита занимает пассивное положение и просит только присяжных заседателей обратить внимание на то, как прокурор обрабатывает свидетелей. Затем, указывается на недостаточность полицейского дознания. Высказывается опасение, что В. А. Маклаков не приминет говорить об этом с трибуны Государственной Думы, на что департаменту полиции нужно обратить внимание. На этом письме также имеется надпись «доложено министру 6-го октября». В следующем письме, от 25-го сентября, Любимов останавливается на составе суда, защиты, экспертов, в частности, на прокуроре Виппере, относительно которого у автора письма имеется опасение: «пожалуй, он не произведет особого впечатления на присяжных заседателей, потому что слишком быстро говорит и притом невнятно и без дикции», — хотя автор предполагает, что он разойдется. Но, впрочем, думает автор письма, «прокурор человек опытный, так как сумел отвести из присяжных заседателей всю интеллигенцию, чем привел в заметное замешательство защитников».

Белецкий. — Здесь, как я вначале сказал, Чаплинский считался с психологией народных масс Южного края. Это письмо представлялось только Золотареву; может быть, Маклакова не было, тогда Золотарев управлял.

Председатель. — Дальше, 10-го октября, от имени директора департамента С. П. Белецкого был составлен доклад в связи с тем же свидетелем Караевым. В докладе, между прочим, говорится, что было сделано надлежащее распоряжение к предотвращению побега и самовольной явки Караева в город Киев; тем не менее в последнее время в печати появилась заметка о том, что административная власть препятствует Караеву прибыть в суд и выступить в качестве свидетеля со стороны защиты. В виду этого, докладываете вы министру, во избежание дальнейших нареканий на действия администрации, вы предложили Дьяченко спросить прокурора судебной палаты, не будет ли найдено нужным доставить Караева в суд; но не указать ли, с целью поколебать его свидетельские показания, как материал для защиты, что Караев был сотрудником и оказался не заслуживающим доверия? Дальше вы излагаете, что, по этому поводу, вышло разногласие между прокурором судебной палаты Чаплинским и гражданским истцом Замысловским. Чаплинский заявил, что прокуратуре Караев не нужен, а Замысловский полагал, что нужен в интересах гражданского иска. В виду этого, вы не предрешаете вопроса о доставлении Караева на суд и предоставляете это «на благоусмотрение вашего высокопревосходительства». Здесь есть резолюция министра внутренних дел Маклакова, которая как будто идет вразрез с вашим предыдущим объяснением, что участие департамента в деле Бейлиса не было актом самостоятельным; надпись Маклакова — уклоняющегося свойства: «нет нужды нам прикладывать свои старания к тому, чтобы во что бы то ни стало Караев был в Киеве, это дело суда, а не министерства внутренних дел». Министр внутренних дел этой надписью становится на точку зрения Чаплинского о невмешательстве. Как вы совместите то, что говорили раньше, с этой умывающей руки надписью?

Белецкий. — В данном случае, может быть, он не советовался со Щегловитовым; может быть, они не переговорили.

Председатель. — Не помните ли вы отношения департамента полиции к другому свидетелю по делу Бейлиса, к Сергею Махалину?

Иванов. — Это был секретный сотрудник?

Белецкий. — Кажется, я так припоминаю.

Иванов. — Может быть, вы припомните об этом Махалине, не он ли удостоверял, что сознавался Сигаевский,[*] что Ющинский был убит тремя ворами в квартире Чеберяк?

Председатель. — Телеграмма от 11-го сентября очень тревожная. В телеграфном донесении на ваше имя Дьяченко рассказывает: «Махалин общем умело, логично, доказывал, что Ющинский убит тремя ворами в квартире Чеберяк; показания Махалина связи показаниями Красовского нанесли серьезный удар обвинению; перекрестный допрос был безрезультатен, только выяснилось революционное прошлое Махалина. Председатель Болдырев, прокуратура, Замысловский убеждены Махалин был сотрудником подполковника Иванова. Раздраженный Замысловский требует, чтобы Махалин был на суде разоблачен Ивановым недобросовестном сотрудничестве, заявляет мне, если дело провалится, он думской кафедры будет обвинять охранное отделение в провале дела. Подполковника Иванова провокации, подкупе. Ходатайство телеграфировать мне сведения сотрудничестве Махалина, иначе затрудняюсь действовать. Сегодня получил сведения, евреи скупают билеты для входа на процесс, предполагают освистать Пранайтиса во время экспертизы. Просил жандармское управление тщательно расследовать, принять по соглашению председателем соответствующие меры. Председатель, прокуратура часто советуются со мной, просят распоряжений, вынужден проявлять активную деятельность». Вы понимаете, что кроме председателя и обвинителя на суде является какой-то ваш чиновник, уставом уголовного судопроизводства не предусмотренный?