Читать интересную книгу Ангелы и демоны - Дэн Браун

Мгновенно потерявшие способность видеть люди закричали и в страхе закрыли глаза руками.

Но затем произошло нечто совершенно невообразимое. Растекающееся во все стороны море огня, словно повинуясь воле Бога, остановилось, как бы наткнувшись на преграду. Казалось сверкающий огненный шар был заключен в гигантскую стеклянную сферу. Отразившись от внутренней стенки невидимого сосуда, световые волны обратились внутрь. Сияние многократно усилилось. Казалось, что огненный шар, достигнув нужного диаметра, замер. Несколько мгновений над Римом висело новое яркое светило правильной шарообразной формы.

Ночь превратилась в день.

Затем сфера взорвалась.

Над площадью пронесся глухой гул, а затем на землю с адской силой обрушилась взрывная волна. Гранит, на котором стоял Ватикан, содрогнулся. Люди потеряли возможность дышать, а некоторых из них просто швырнуло на землю. Окружающая площадь колоннада завибрировала. За ударной волной последовала тепловая. Горячий ветер свирепствовал на площади, вздымая тучи пыли и сотрясая стены. Свидетели этого Армагеддона в ужасе закрыли глаза.

Затем белая сфера вдруг снова сжалась, превратившись в крошечную световую точку, почти такую же, как та, что за несколько секунд до этого дала ей жизнь.

Глава 124

Никогда до этого столько людей одновременно не замирали в полном молчании.

Обращенные к вновь потемневшему небу взгляды опустились на землю. Каждый человек по-своему переживал чудо, которому только что явился свидетелем. Лучи прожекторов также склонились к земле, словно в знак почтения к воцарившейся над ними тьме. Казалось, что в этот миг весь мир одновременно склонил голову.

Кардинал Мортати преклонил колени, чтобы вознести молитву. Остальные кардиналы последовали его примеру. Швейцарские гвардейцы в безмолвном салюте опустили к земле свои длинные мечи и тоже склонили головы. Все молчали. Никто не двигался. Во всех сердцах возникли одни и те же чувства. Боль утраты. Страх. Изумление. Вера. И преклонение перед новой могущественной силой, проявление которой они только что наблюдали.

Виттория Ветра, дрожа, стояла у подножия ведущих к базилике ступеней. Девушка закрыла глаза. Хотя ураган чувств по-прежнему разрывал ее сердце, в ее ушах, подобно звону далекого колокола, звучало одно-единственное слово. Слово чистое и жестокое. Девушка гнала его прочь, но оно возвращалось вновь и вновь. Боль, которую испытывала Виттория, казалось, нельзя было вынести. Она пыталась прогнать ее словами, которые заполняли сознание всех других людей... потрясающая мощь антивещества... спасение Ватикана... камерарий... мужество... чудо... самопожертвование... Но слово не желало уходить. Оно звучало в ее голове нескончаемым эхом, пробиваясь сквозь хаос мыслей и чувств.

Роберт.

Он примчался к ней в замок Святого ангела.

Он спас ее.

А она убила его делом своих рук.

* * *

Кардинал Мортати возносил молитву и одновременно думал, не услышит ли он слов Божиих так же, как услышал их камерарий. «Может быть, для того, чтобы испытать чудо, в чудеса надо просто верить?» – спрашивал он себя. Мортати был современным человеком, и чудеса никогда не были для него важной частью древней религии, приверженцем которой он был. Церковь, конечно, твердила о разного рода чудесах... кровоточащих ладонях... воскрешении из мертвых... отпечатках на плащанице... но рациональный ум Мортати всегда причислял эти явления к мифам. Все они, по его мнению, были проявлением одной из величайших слабостей человека – стремления всему найти доказательства. Чудеса, как он полагал, были всего лишь легендами. А люди верят в них только потому, что хотят верить.

И все же...

Неужели он настолько осовременился, что не способен принять то, что только что видел собственными глазами? Ведь это было чудо. Разве не так? Да, именно так! Господь, прошептав несколько слов в ухо камерария, спас церковь. Но почему в это так трудно поверить? Что сказали бы люди о Боге, если бы тот промолчал? Что Всемогущему на все плевать? Или что у него просто нет сил, чтобы предотвратить несчастье? Явление чуда с Его стороны было единственным возможным ответом!

Стоя на коленях, Мортати молился за душу камерария. Он благодарил Карло Вентреску за то, что тот сумел показать ему, старику, чудо, явившееся результатом беззаветной веры.

Как ни странно, Мортати не подозревал, какому испытанию еще предстоит подвергнуться его вере...

По толпе на площади Святого Петра прокатился какой-то шелест. Шелест превратился в негромкий гул голосов, который, в свою очередь, перерос в оглушительный рев. Вся толпа в один голос закричала:

– Смотрите! Смотрите!

Мортати открыл глаза и посмотрел на людей. Все показывали пальцем в одну расположенную за его спиной точку, в направлении собора Святого Петра. Лица некоторых людей побледнели. Многие упали на колени. Кое-кто от волнения потерял сознание. А часть толпы содрогалась в конвульсивных рыданиях.

– Смотрите! Смотрите!

Ничего не понимающий Мортати обернулся и посмотрел туда, куда показывали воздетые руки. А они показывали на самый верхний уровень здания, на террасу под крышей, откуда на толпу взирали гигантские фигуры Христа и Его апостолов.

Там, справа от Иисуса, протянув руки к людям Земли... стоял камерарий Карло Вентреска.

Глава 125

Роберт Лэнгдон уже не падал. Ощущение ужаса покинуло его. Он не испытывал боли. Даже свист ветра почему-то прекратился. Остался лишь нежный шелест волн, который бывает слышен, когда лежишь на пляже.

Лэнгдон испытывал какую-то странную уверенность в том, что это – смерть, и радовался ее приходу. Ученый позволил этому покою полностью овладеть своим телом. Он чувствовал, как ласковый поток несет его туда, куда должен нести. Боль и страх исчезли, и он не желал их возвращения, чем бы ему это ни грозило. Последнее, что он помнил, был разверзнувшийся под ним ад.

«Прими меня в объятия свои, молю Тебя...»

Но плеск воды не только убаюкивал, порождая ощущение покоя, но и одновременно будил, пытаясь вернуть назад. Этот звук уводил его из царства грез. Нет! Пусть все останется так, как есть! Лэнгдон не хотел пробуждения, он чувствовал, что сонмы демонов собрались на границах этого мира, полного счастья, и ждут момента, чтобы лишить его блаженства. В этот тихий мир ломились какие-то страшные существа. За его стенами слышались дикие крики и вой ветра. «Не надо! Умоляю!!!» Но чем отчаяннее он сопротивлялся, тем наглее вели себя демоны.

А затем он вдруг вернулся к жизни...

* * *

Вертолет поднимался все выше в своем последнем смертельном полете. Он оказался в нем, как в ловушке. Огни Рима внизу, за открытыми дверями кабины, удалялись с каждой секундой. Инстинкт самосохранения требовал, чтобы он немедленно выбросил за борт ловушку с антивеществом. Но Лэнгдон знал, что менее чем за двадцать секунд ловушка успеет пролезть половину мили. И она упадет на город. На людей. Выше! Выше!

Интересно, как высоко они сумели забраться, думал Лэнгдон. Маленькие винтомоторные самолеты, как ему было известно, имеют потолок в четыре мили. Вертолет успел преодолеть значительную часть этого расстояния. Сколько осталось? Две мили? Три? У них пока еще есть шансы выжить. Если точно рассчитать время, то ловушка, не достигнув земли, взорвется на безопасном расстоянии как от людей на площади, так и от вертолета. Он посмотрел вниз, на раскинувшийся под ними город.

– А что, если вы ошибетесь в расчетах? – спросил камерарий.

Лэнгдон был поражен. Пилот произнес это, даже не взглянув на пассажира. Очевидно, он сумел прочитать его мысли по туманному отражению в лобовом стекле кабины. Как ни странно, но камерарий прекратил управление машиной. Он убрал руку даже с рычага управления газом. Вертолет, казалось, летел на автопилоте, запрограммированном на подъем. Священник шарил рукой позади себя под потолком кабины. Через пару секунд он извлек из-за кожуха электрического кабеля спрятанный там ключ.

Лэнгдон с изумлением следил за тем, как камерарий, поспешно открыв металлический ящик, укрепленный между сиденьями, достал оттуда черный нейлоновый ранец довольно внушительных размеров. Священник положил ранец на пассажирское кресло рядом с собой, повернулся лицом к Лэнгдону и сказал:

– Давайте сюда антивещество.

Уверенность, с которой он действовал, привела ученого в изумление. Священнослужитель, видимо, нашел нужное решение.

Лэнгдон не знал что думать. Передавая камерарию ловушку, он сказал:

– Девяносто секунд.

То, как поступил с антивеществом клирик, повергло ученого в еще большее изумление. Камерарий осторожно принял из его рук ловушку и так же осторожно перенес ее в грузовой ящик между сиденьями. После этого он закрыл тяжелую крышку и дважды повернул ключ в замке.

– Что вы делаете?! – чуть ли не закричал Лэнгдон.

– Избавляю нас от искушения, – ответил камерарий и швырнул ключ в темноту за иллюминатором. Лэнгдону показалось, что вслед за ключом во тьму полетела его душа.