Таким образом, и в этот день арестанты лишились своей прогулки наверху.
На третий день д'Артаньян устроил скандал:
– Мне что, отказано теперь даже в таком невинном времяпрепровождении, как прогулка на свежем воздухе?!
– Вы можете гулять во дворе.
– Но в этом каменном колодце надо ходить, все время задрав голову, чтобы увидеть кусочек неба над собой.
– Во всяком случае, в прогулке вам никто не отказывает.
– Понятно! Я хочу видеть господина дю Трамбле!
– В настоящее время господин комендант занят. К тому же…
– Что означает это «к тому же»?!
– К тому же, думаю, господин комендант вряд ли хочет видеть вас…
– Ах ты, каналья! Последний раз говорю тебе, я хочу видеть коменданта!
– Это невозможно…
Тюремщик больше не успел произнести ни слова. Рука мушкетера сжала его горло.
– Ах ты, мерзавец! Сейчас я придушу тебя, если ты немедленно не позовешь ко мне своего начальника, еще большего мерзавца, чем ты!
Д'Артаньян был взбешен не на шутку, и страж понял, вернее, почувствовал это.
– Довольно… Отпустите меня, сударь, – прохрипел он.
– Нет! Сначала ты позовешь своего начальника, дежурного офицера или кто там у вас… И я передам ему, что желаю видеть коменданта!
На их возню, грузно топая, прибежал второй тюремщик.
Он сунулся было в камеру, но д'Артаньян сдавил горло его товарища с новой силой.
– Ни с места! – объявил он тоном, не оставляющим сомнений. – А то я его прикончу!
Прибежал офицер. – Советую вам немедленно отпустить тюремщика! – заявил он.
– А я советую вам поторопиться. И довести до сведения господина дю Трамбле, что лейтенант королевских мушкетеров господин д'Артаньян хочет его видеть! – прорычал разъяренный мушкетер.
Несчастный тюремщик уже посинел.
Новый комендант Бастилии г-н дю Трамбле был большим дипломатом. Приняв дела у своего предшественника, он предупредил своих подчиненных о том, что узник третьей Базиньеры, позже переведенный в пятую Бертодьеру, на самом деле тот, кем он себя называет. К сему г-н комендант присовокупил негласную инструкцию, предписывающую обращаться с мушкетером почтительно и не допускать какой бы то ни было грубости по отношению к нему. Все это случилось потому, что г-н дю Трамбле имел обыкновение следить за новостями и быть в курсе событий. События же, происходившие в королевстве в 1632 году, заставляли задуматься. Страна была охвачена пламенем мятежа, враги кардинала напрягли все свои силы в отчаянной попытке погубить министра.
Памятуя о том, как он сам был арестован мушкетером и затем поменялся с ним ролями, г-н дю Трамбле никогда не забывал, что роли могут перемениться в мгновение ока – победи партия принца и королевы-матери. Слухи же о ходе военных действий, проникающие в Париж, носили характер противоречивый и не слишком обнадеживающий.
Дю Трамбле пришел.
– Что случилось, господин д'Артаньян?!
– Ровным счетом ничего, если не считать одной малости. Вот уже третий день мне не разрешают подняться наверх. Я предупреждал этого мерзавца, что буду жаловаться.
Полузадушенный тюремщик прохрипел что-то невразумительное. В ответ мушкетер энергично встряхнул его.
– И знаете, что он ответил мне? Что я могу жаловаться хоть Папе Римскому! Каков наглец!
– Это действительно недопустимо, – заявил осторожный дю Трамбле. – Солдат будет наказан по заслугам. Но теперь, господин д'Артаньян, я просил бы вас отпустить его.
Мушкетер разжал пальцы, и невезучий тюремщик наконец получил долгожданную возможность беспрепятственно пополнить запасы воздуха. Он тотчас же, пошатываясь, отошел от д'Артаньяна на безопасное расстояние – ноги плохо слушались беднягу – и принялся растирать себе шею. Время от времени он осторожно водил головой из стороны в сторону, как бы желая удостовериться, что она по-прежнему сидит на плечах.
– Так я могу гулять наверху? – спросил д'Артаньян, никогда не упускавший из виду главного.
– К сожалению, это невозможно.
– Тысяча чертей! Но почему?!
– Поверьте, – проговорил дю Трамбле, – это ни в коем случае не моя прихоть или тем более злая воля. Просто на башне ведутся кое-какие строительные работы, и прогулки заключенных наверху пришлось временно прекратить.
Конечно, я имею в виду лишь крышу башни. Двор всецело в вашем распоряжении.
– Любезный господин дю Трамбле, вы, наверное, успели заметить, что арестанты – люди капризные, у них у всех поневоле портится характер и появляется множество маленьких причуд. Моя состоит в том, что мне очень нравится видеть чистое небо над головой, а не клочок его в обрамлении черных башенных зубцов.
– Ах, как я понимаю вас, господин д'Артаньян! Но, увы, есть обстоятельства, над которыми мы не властны.
Я сам далеко не в восторге от этой затеи с ремонтными работами. Они нарушают привычный распорядок и прочее. Но с господином интендантом фортификаций не очень-то поспоришь. Кроме того, он имеет приказ.
– Значит, Бастилию укрепляют?
– Как и остальные крепости Парижа.
– Ого, – присвистнул мушкетер. – Видно, дела идут неважно?
– Как вам сказать, – со вздохом отвечал дю Трамбле. – Похоже, что они не идут никак, а это примерно одно и то же.
– Ну что ж, – решил гасконец, на которого последнее сообщение подействовало как целебный бальзам его матушки. – В таком случае я покоряюсь обстоятельствам… тем более что они могут перемениться… и соглашаюсь гулять по двору, покуда господа инженеры не завершат свою возню на крыше башни. В самом деле, кто знает, любезный господин дю Трамбле, не предстоит ли нам с вами опять поменяться ролями через пару-тройку недель? Но если это случится, то я обещаю вам, что похлопочу о том, чтобы вам непременно разрешали гулять наверху. Оттуда открывается чудесный вид.
На следующий день мушкетер предпринял прогулку по тюремному двору в компании других арестантов и, к большому облегчению, не повстречал галантерейщика Бонасье.
Это настолько улучшило его настроение, что он с детским любопытством попытался разглядеть, что же происходит на крыше Бертодьеры, задирая голову и отходя в противоположный конец двора, насколько это позволяла тюремная архитектура и мрачноватые тюремщики, следившие за арестантами во время их невеселой прогулки.
Снизу была видна лишь лебедка, какие-то веревки да две-три головы, изредка появлявшиеся и исчезавшие меж башенных зубцов.
В неволе разыгрывается фантазия. В неволе также обостряется интуиция. Ночью мушкетер спал чутко, просыпаясь от каждого шороха. Ему казалось, что потолок его камеры разбирают чьи-то дружеские руки, что работы не случайно ведутся именно на крыше Бертодьеры, прямо над его камерой. Строя невероятные планы, изобретая новые спасительные возможности, д'Артаньян забывал, что потолок его камеры отделен от крыши толстыми балками, каменными перекрытиями и при всем желании вряд ли кому бы то ни было удалось бы осуществить такой дерзкий побег.