Я кивнул, усаживаясь поудобнее и прихлебывая выпивку. Возможно, нереальный алкоголь благотворно действует на мой нереальный обмен веществ, а может, дело в том, что я сидел в удобном кресле в приятной обстановке. Так или иначе, картина больше не казалась мне такой пугающей. Я вытянул босые ноги и пошевелил пальцами перед обширной черной кляксой, закрывшей море; галактики снова начали сползаться. Они не казались очень яркими.
– Нет больше ярких звезд? – разочарованно спросил я.
– Нет. Откуда им взяться? Они умерли. Но смотрите: я еще немного ускоряю картину.
Черная клякса начала сереть и светлеть, хотя сами галактики не светлели. Я закричал:
– Стало больше света! Что происходит? Есть звезды, которых я не могу видеть?
– Нет, нет. Это излучение, Робин. Оно делается ярче из-за голубого смещения. Во времена расширения вселенной излучение наиболее далеких объектов смещалось в красную часть спектра – старый эффект Допплера, вспомнили? Потому что тогда они уходили от нас. Теперь вселенная сокращается, и они приближаются к нам. Что происходит в этом случае?
– Свет смещается к синему концу спектра? – предположил я.
– Замечательно, Робин! Совершенно верно. Свет смещается в направлении голубого – смещается все, в том числе за видимыми пределами. Это означает, что фотоны получают большую энергию. Температура пространства – средняя температура вселенной – уже на много градусов превышает абсолютный нуль и быстро повышается. Видите, как сливаются эти черные комки?
– Похоже на изюм в «Джелло»[28].
– Да, верно, только на самом деле это то, что осталось от галактик. На самом деле это огромные черные дыры. Они слипаются и начинают светиться. Видите, Робин? Они поглощают друг друга.
– И вся штука становится намного ярче, – сказал я, заслоняя глаза. Теперь я не видел даже парусные яхты за краями картины: их поглотила яркость.
– О, гораздо ярче. Фоновая температура теперь составляет тысячи градусов, горячо, как на поверхности Солнца. И все эти старые мертвые звезды начинают нечто вроде новой жизни, как зомби, потому что внешнее тепло разогревает их. Большинство из них просто испарится, но другие – вот! – Яркая точка устремилась к нам и мимо нас. – Это была большая старая звезда, такая большая, что в ней осталось немного горючей материи. И жара начала в ней новую ядерную реакцию.
Я отстранился от (нереальной) жары.
Альберт, снова в настроении лектора, указал на меня черенком трубки.
– Все, что осталось от всех звезд и галактик, теперь стекается друг к другу. Черные дыры сливаются, фотоны передвинулись в ультрафиолетовую область и дальше, температура достигает миллионов градусов – Himmelgott![29] – закричал он, и я закричал тоже, потому что вся сцена сморщилась, превратилась в одну невыносимо яркую точку.
И исчезла.
Виндсерферы по-прежнему плавали на Таппановом море. Легкий ветерок шевелил листья азалий. Зрение постепенно возвращалось ко мне.
Альберт вытер глаза.
– Наверно, в конце нужно было чуть замедлить, – задумчиво сказал он. – Можно пустить заново – нет, конечно, нет. Но вы поняли главное.
– Да, – потрясенно ответил я. – А что теперь?
– А теперь все сначала, Робин. Вселенная взрывается, снова загораются звезды, но теперь – по-другому! – Он с удивлением оглянулся на приятную сцену. Потом снова повернулся ко мне. – Знаете, – сказал он, – я бы тоже немного выпил. Может, темного пива, швейцарского или немецкого?
Я серьезно ответил:
– Ты никогда не перестанешь удивлять меня, Альберт. – Я хлопнул в ладоши. Конечно, в этом не было необходимости. Тут же появилась прислуга с высокой керамической пивной кружкой, через край ее переливалась золотистая пена.
– Значит, это хочет сделать Враг? Создать новую вселенную?
– Другую вселенную, – поправил Альберт, вытирая пену с губ. Он виновато посмотрел на меня. – Робин. Я забыл об остальных своих обязанностях по отношению к вам. Мы приближаемся к спутнику ЗУБов. Может, хотите присоединиться к своим друзьям на экране?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Чего я хочу, – ответил я, – так это покончить к дьяволу со всем! Заканчивай! Что значит «другую» вселенную?
Он наклонил голову.
– Вот здесь в дело вступает мой старый друг Эрнст Мах, – объяснил он. – Вы помните, я говорил вам о позитронах и электронах, взаимно уничтожающих друг друга? Остались только электроны, потому что с самого начала их было больше? Допустим, вселенная начнет с равного числа, так что в конце не останется и электронов. А также протонов и нейтронов. Что мы получим? Чистое излучение! Ничто не сможет мешать свободному потоку энергии – а также энергетическим существам!
– Этого и хочет Враг? – спросил я.
– Не знаю, – ответил Альберт. – Это одна из возможностей. Но если Мах прав, существуют и другие, более серьезные возможности. В какой-то определенный момент истории вселенной, когда соотношение электронов и позитронов определялось случайными событиями…
– Какими случайными событиями? – спросил я.
– Я и этого не знаю. Но все частицы, в сущности, всего лишь колебания замкнутых струн. Вероятно, свойства струн могут производить колебания любого типа. Еще немного терпения, Робин, потому что, знаете, у меня были затруднения с принципом неопределенности, или случайных событий, мне это всегда трудно давалось в моей плотской жизни. – Он подмигнул.
– Не подмигивай! Вообще не умничай!
– Ну хорошо. Но если Мах прав, эти случайные отклонения определяют не только соотношение частиц, но и многое другое, включая физические константы вселенной.
– Но как это может быть, Альберт? Я хочу сказать – ведь это законы!
– Законы основаны на фактах, а сами факты, как утверждает Мах, генерируются случайно. Я совсем не уверен, сколько так называемых «фундаментальных постоянных» на самом деле фундаментальны во вселенском смысле. Вероятно, следовало бы сказать, в мультивселенском смысле. Вам никогда не приходило в голову, например, спросить себя, почему постоянная Больцмана равна один точка три восемь ноль шесть шесть два на десять в минус двадцать третьей степени джоуля на один градус Кельвина, а не какой-то другой величине?
Я со всей откровенностью ответил:
– Такая мысль никогда не приходила мне в голову.
Он вздохнул.
– Но в мою приходила, Робин. Должна быть причина, почему величина именно такова. Мах говорит: да, такая причина существует, просто на какой-то ранней стадии случилось именно так. Итак, все физические константы могли бы быть совсем другими, если бы эти ранние случайные флуктуации случайно проходили бы по-другому.
Он сделал еще глоток пива.
– Пункт, когда это происходит, хичи называют «фазой местоположения», потому что он представляет смену фаз, как преобразование воды в лед. В этот момент прекращаются случайные флуктуации и определяются все «чертовы числа». Я не имею в виду тривиальные постоянные или установленные людьми. Я имею в виду фундаментальные законы, какими мы их знаем, но которые не можем вывести из базовых принципов. Основание натуральных логарифмов. Скорость света. Константа тонкой структуры. Постоянная Планка – не знаю, сколько их еще, Робин. Возможно, в другой вселенной арифметика будет неперестановочной и не будет закона обратных квадратов. Я не могу поверить в вероятность этого, но ведь и все это звучит невероятно, верно?
– И ты считаешь, что Враг будет переделывать вселенную, пока не добьется своего?
– Не знаю, – ответил Альберт. – Может, он надеется сделать ее правильной – правильной для него, я хочу сказать. Изменить законы вселенной! Создать новые законы! Сконструировать вселенную, более удобную для его типа жизни…
Я долго молчал, стараясь ухватить все. И не сумел.
Я сказал:
– Ну, так какой будет их вселенная?
Альберт сделал большой глоток из кружки и осторожно поставил ее. Глаза его были устремлены в бесконечность. В левой руке он держал трубку; черенком медленно почесывал сморщенный лоб.