– Глинского давай! Глинского сюда! Сюда его, колдуна черного! – надрывался рыжебородый. Его поддержал еще какой-то нищий почти у самых ворот.
В этот момент Зверев увидел, как один из «гостей» с сулицей по краю толпы продвигается вперед, и тут же вогнал ему меж лопаток стрелу – толпа смотрела вперед, на крыльцо, и опять ничего не заметила.
– Слушайте меня, дети мои! – Начав говорить просто громко, уже с третьего слова царь сорвался на крик. – Нету во дворце моем ныне князей Глинских! Вот вам, крестом святым клянусь! – Государь перекрестился на храм, на самую колокольню – Андрей еле успел отступить в тень, в угол стены. – Нету в доме моем князей Глинских! И расправу без суда справедливого творите вы зря! Расследовать дело сие надобно должным образом…
– Отдай им Глинских, государь! – неожиданно громко перебил царя один из стоявших на крыльце бояр, красноносый и чернобородый, в куньей шубе и шапке. – Отдай, пожалей себя. Как бы беды не случилось! Ты нам дорог, ты, а не Глинские!
– Глинского, Глинского нам! – опять завелась толпа, всего миг назад почти поверившая в слова государя. – На костер колдуна.
Людская масса качнулась вперед – Андрей тут же поднял лук, вогнал стрелу рыжебородому в голову. Вторую, почти сразу – в спину стоявшему в первых рядах копейщику, который любовно прижимал к груди, острием вверх, смертоносную сулицу. Отступил назад, в тень.
– У-уби-или-и! – истошно взвыли у дальней стены. – У-уби-или!
– Убить Глинского!!! Убить! – подхватили призыв нищий у ворот и еще один парень в нарядном, но изрядно потертом зипуне с засаленным воротом. – Убейте их!!!
Толпа продолжала напирать. Бояре, что стояли у крыльца, медленно попятились наверх, на ступени. Царь, вскинув руки, пытался перекричать горожан, крестился, показывал открытые ладони. Нужно было что-то делать, и Зверев, выступив на край площадки, двумя стрелами свалил обоих подстрекателей. Его увидел какой-то толстый мужик в фартуке, вытянул в сторону колокольни палец, открыл пасть – как раз ему в рот и вошла точно выпущенная стрела.
– Убивают!!! Убили! Убили!
Прочие люди задрать голову, посмотреть наверх, а не вперед или по сторонам, не догадывались, а потому Андрей легко свалил еще троих бунтовщиков с сулицами в руках, после чего спрятался обратно за колокол.
– У-убива-ают!!!
Крикуна, что перевел бы этот вопль в призыв нападать, казнить, хватать, что направил бы эмоции толпы против крыльца с царем всея Руси, больше в толпе не нашлось. А может, и были, да усвоили, чем такие призывы кончаются. Обезглавленная, предоставленная сама себе толпа, видя тут и там пронзенные стрелами трупы, впала в панику, заметалась, ринулась из тесного двора наружу, едва не выломав ворота, и только там, рассеявшись, превратилась в отдельных людей, способных соображать внятно и разумно. Эти люди уже не кричали, не искали крови и не рвались на штурм крыльца с молодым правителем. Они облегченно крестились на купола храма, на небеса и торопились прочь, видимо радуясь, что все обошлось. Что убили – не их, что никто не стал их хватать и тащить на допрос на дыбу, что не порубили саблями посланные великим князем сотни. В общем, пронесло. И кому в голову пришло, что во всем Глинские виноваты? Ведь их дворец наравне с прочими сгорел. А Анну Глинскую, что в погребе пожар пересидела, холопы от сажи так за эти дни и не отмыли – потому как ни единой бани в Москве не уцелело.
Андрей сбежал с колокольни вниз, отодвинул засов, вышел во двор. По нему уже разбредались бояре-телохранители и свита в тяжелых шубах.
– Фу-уф, Бог миловал, – крестились многие. – Обошлось. Не попустил Господь беды самой страшной.
Зверев, спрятав лук в колчан, подошел к тому боярину с красным носом, что вышагивал по двору, и уточнил:
– Шуйский?
– Князь Шуйский, – величественно поправил тот.
– Понял, – кивнул Зверев, качнулся всем телом вперед, опираясь на левую ногу, и с небольшим разворотом выбросил вперед правую руку. Кулак врезался князю в челюсть. Тот щелкнул зубами и опрокинулся на спину.
– Что тут творится?!
– Кошкин, боярин Иван! – окликнул царского родственника Андрей. – Чего смотришь? Вяжи предателя.
– Я к тебе обращаюсь, боярин Лисьин! – сошел с крыльца на землю государь. – Как смеешь ты рукоприкладством родовитого князя и думского боярина бесчестить?
– Это он смуту устроил, гаденыш, – сплюнул на землю Зверев. – Его рук дело.
– Не может такого быть, боярин! Петр Шуйский мне на Библии клялся ни словом, ни делом, ни думой ночной супротив меня не злоумышлять. Богом клялся, кары небесные при отступничестве на себя призывал.
– Какая разница, кто чем клялся? Главное – что он делал. Что крикуны из толпы орали? Глинского им отдать? А этот паразит чего хотел? Ан ведь того же! Причем тогда именно вякал, когда люди клятве твоей, почитай, поверили и скандалить перестали.
– Государь, – подошел к правителю думский боярин. – Ты спрашивал, отчего люди побитые остались? Ан погляди, у кого лук на боку висит.
– Так это ты, Андрей Васильевич? – задохнулся гневом молодой царь. – Ты их живота лишил? Не я ли запретил людей побивать?! Разве я не запретил кровь безвинную проливать?! Как посмел ты приказ мой нарушить, боярин?! Ослушался меня, своего любящего и справедливого господина?
– Потому что ты мне живой нужен, господин царь, – передернул плечами Андрей. – Только и ты мне ответь, государь. За что ты бабушку свою, Анну, ненавидел?
– Да как ты смеешь…
– А разве не тебе гонец рассказал, как ее живую в угли горящие бунтари закопали? Что сыновей, внуков, слуг ее побили насмерть? Тебя это обрадовало? А коли нет – почему же ты убийц, душегубов, предателей трогать запрещаешь, наши животы под их сулицы подставляя? Почему меня, который за тебя дрался, хаешь – а этого, уже трижды изменника поганого, Шуйского, под защиту берешь? Хотя не отвечай. Не надо. Ни к чему. Я все равно уезжаю, государь. Ты так рьяно милуешь и прощаешь своих врагов, ты так строг к тем, кто любит тебя и защищает, что быть твоим другом… – Андрей скривился. – Быть твоим другом невыгодно, государь. Опасно. А становиться предателем я не хочу. Так что прощай…
Он развернулся и быстрым шагом пошел к конюшне:
– Никита, ты где?! Коня седлай! Уезжаю!
Пока среди сотен лошадей большущей конюшни Андрей искал своего гнедого, подошел и холоп. Он знал, где стояли скакуны Лисьиных, где лежала упряжь, быстро уложил на спину коня потник, седло, затянул подпруги, надел узду. Несколько минут – Зверев запрыгнул в седло, сорвался во весь опор, пулей вынесся из ворот конюшни, пересек двор с еще не убранными трупами, вылетел за ворота и устремился к Пуповскому тракту. На дороге он повернул к Великим Луками и перешел на неспешную походную рысь.
Как Андрей и ожидал, уже к вечеру его нагнал на покрытых пеной лошадях Василий Ярославович с холопами. Боярин натянул поводья, переходя с галопа на рысь, пристроился стремя к стремени, громко хмыкнул:
– Эк ты с государем разговариваешь! Ровно не он, а ты здесь господин.
– Обидно, отец. Ему жизнь спасают – а он вместо слова благодарного еще и ругать начинает.
– Молод он, Андрюша. В походах не бывал, людьми не правил. В книжках оно ведь все куда как проще и красивее получается. Вот и пытается… как в книжках. Пооботрется немного, ума-разума наберется. Советники все же мудрые вокруг.
– Это Шуйский, что ли?
– Князья Шуйские тоже немало хорошего для Руси сделали. И сделают. Однако же велик соблазн власти. Трудно, непросто от нее отказаться. Вот и буйствуют. Ничего, ребенок у царя родится – тогда перебесятся. Смысла не станет бороться. Не за что.
– Но мы ведь в реальности живем, отец! Сколько крови пролиться может, сколько бед еще случится, пока правитель «пооботрется», пока Шуйские «перебесятся»?
– А сразу ничего и никогда не получается, сынок, – пожал плечами Василий Ярославович. – Однако же жизнь, согласись, все лучше и лучше становится. А лихо ты Ивану про его бабку ввернул! Он ведь, как ты отъехал, Кошкину повелел следствие подробное провести да виноватых в пожаре и бунте отыскать. И на тебя, заметь, опалы не наложил, догнать и под стражу взять не указал. Видать, признал правоту-то. Так потихоньку и научится. Ему бы еще через сечу настоящую пройти. С кровью, болью, с мертвецами да ранеными. Чтобы вечером отпевал тех, с кем утром просфоры кушал, чтобы женам и детям отцов убитых лично привез. Вот тогда точно жизнь от сказки отличать научится.
Атака конной лавой
Домой они возвращались еще зимой. В здешних датах Андрей потерялся давным-давно, больше года назад, поэтому определиться по времени мог лишь примерно. На его взгляд, стояла только середина марта – но для начала весны было уж очень холодно. Морозы держались примерно в десять градусов, сугробы и не думали чернеть, капели не слышалось, а лед звенел под копытами, как в крещенские морозы.