Желая спасти любимого или погибнуть вместе с ним, мулатка без колебаний оставила бревно и, нырнув вслед за Боско, обхватив его неподвижное тело, вынырнула на поверхность.
Они очутились среди обломков, щепок и разного мусора, несомого сильнейшим течением и ранившего их и без того изможденные тела.
Но, оглушенная, полузадохнувшаяся, мужественная девушка продолжала бороться.
Держа голову Боско над водой, с необычайной силой, ловкостью и отвагой она продолжала плыть к проклятому берегу, теперь, казалось, убегавшему от нее.
Еще немного — и море успокоится, прилив закончится.
Если они теперь же не достигнут берега, они погибли… Отлив неминуемо подхватит их и отнесет в море, тогда ничто уже не спасет их.
К счастью, по фарватеру пролива близ гвианского низкого берега, так часто меняющего свою конфигурацию, обычно образуются встречные течения. Один из таких противотоков подхватил их и вынес в устье заболоченного, полного ила и тины ручья, именуемого Мадлен.
Фиделия уже дотянулась до какого-то корня, как испустила жалобный стон: начался отлив. Она понимала, что их неминуемо снесет. Ее горестный крик вмиг дошел до сознания Боско, уже начавшего приходить в себя.
— Ты смотри, — откликнулся он с поразительным, присущим ему во всех случаях жизни хладнокровием. — Я-то думал, что проснусь уже на том свете. А вроде еще живой… Эге, похоже, теперь мой черед стать ньюфаундлендом[121] и вытащить из воды эту прелестную девушку!
Поняв опасность положения, Боско сразу же почувствовал прилив сил. Он обнял одной рукой возлюбленную и тоже уцепился за древесный корень. Чувствуя, как отлив уже тянет его в океан, юноша с ужасом вопрошал себя, сколько же еще он сможет так продержаться.
Вода понемногу спадала, и вот они уже по пояс в липком, вязком, зловонном иле, где кишат насекомые, рептилии, ракообразные.
Наступила ночь, еще больше увеличив его тоску и отчаяние.
…Он начал шарить вокруг себя, нащупал твердую почву и, каждую минуту опасаясь соскользнуть в какую-нибудь яму, побрел вдоль ложа ручья, держа на руках потерявшую сознание девушку.
В темноте Боско споткнулся о рей и чертыхнулся. Положив Фиделию на кучу водорослей, остро пахнущих морем, он осмотрел препятствие и узнал их бревно.
Как мы знаем, мокрая пагара все так же была привязана к нему. Боско терпеливо развязал узлы, открыл корзину и вынул маленький лубяной сосуд с тростниковой водкой.
Раздвинув стиснутые зубы Фиделии, Боско влил ей в рот несколько капель спиртного. Девушка вздохнула и пошевелилась. Вне себя от радости, он готов был прыгать, петь, танцевать, крича:
«Она жива, жива, милое дитя! Не придется мне ее оплакивать! Не придется терзаться от мысли, что она умерла, спасая меня…»
Девушка постепенно приходила в себя, что-то лепетала по-детски и наконец совсем очнулась.
Чувствуя рядом с собой того, кого она так любила, различая его силуэт при свете высыпавших на небе звезд, Фиделия обвила руками шею юноши и прошептала:
— Любимый, ты жив… Ты жив, чтобы любить меня… — И снова потеряла сознание.
Боско поднял девушку на руки и, в спешке прихватив мокрую сорочку, чтобы прикрыть ее наготу, наугад ринулся в темноту.
Вскоре он увидел далеко впереди, за деревьями, слабый огонек. Ему даже почудился собачий лай. Взяв Фиделию на одну руку, как берут маленьких детей, и, раздвигая кусты, он, спотыкаясь и скользя, пошел в том направлении.
О, волшебная сила любви! Еще совсем недавно этот человек буквально дышал на ладан, казалось, он при смерти, и вот прежняя сила чудом вернулась к нему, когда он увидел, что возлюбленной грозит опасность! Более того, его силы удвоились! Он и думать забыл о страшном ударе реем в грудь. Ничто не могло его сейчас ни остановить, ни задержать! Ни ямы и колдобины, в которые он оступался, ни ветви, рвущие на нем одежду, ни шипы и колючки, вонзающиеся в тело, ни хлещущие его кожу травы.
Боско бежал, не чуя под собой ног, он искал помощи, чувствуя, что сейчас минуты равняются часам, и понимая — стоит ему упасть, он больше не поднимется. Наконец он вышел к большому, одиноко стоящему дому. Два окна во втором этаже были освещены. Сторожевой пес, запертый в первом этаже, залаял, почуяв чужого.
Набравшись храбрости, Боско начал колотить кулаком в двери. Окно во втором этаже распахнулось, и появился человек, вооруженный двустволкой.
— Кто там? — закричал он.
— Я — ссыльный, — ответил Боско. — Был на работах в Сен-Лоране, но ушел оттуда для того, чтобы спасти невинного человека. Всю дорогу я прошел пешком. А сейчас моя жена при смерти… Умоляю вас, сжальтесь… Что касается меня, можете сдать властям или пристрелить как собаку… Воля ваша. Но ее спасите, заклинаю вас!..
ГЛАВА 10
— Ну как, старший надзиратель, что у вас новенького?
— Ничего, господин директор. Все в порядке, все хорошо.
И старший надзиратель, седоусый, увешанный медалями старый служака, подавил вздох.
Директор каторжной тюрьмы заметил этот подавленный вздох. От него не укрылся также озабоченный вид подчиненного. Директор был философом, имел склонность к наблюдениям, хорошо знал людей. Глядя ветерану прямо в лицо, он спросил:
— Послушайте, Жоли, а ведь вы чем-то обеспокоены?
В свою очередь надзиратель, проработавший в колониях пятнадцать лет, знал назубок психологию арестантов.
— Вот что я вам скажу, господин директор, по-моему, все идет слишком хорошо, и в этом есть нечто противоестественное. Вот уже две недели — ни единого взыскания, ни двойного наряда, ни уменьшения порции вина, словом, ничего, абсолютно ничего… Это значит — что-то должно случиться…
Господин директор — шестнадцать тысяч франков в год, казенная квартира, пароконный выезд, канцелярская надбавка, орден Почетного легиона — в молчании выслушал это несколько странное заявление. Поразмыслив, он спросил:
— На чем основываются ваши подозрения?
— Ни на чем, господин директор. Ни на чем и на всем вместе, это-то меня и угнетает… Не знаю, как бы это сформулировать… Но я инстинктивно чувствую: что-то надвигается, а интуиция меня никогда не подводит.
— Чего же вы, собственно говоря, опасаетесь?
— Какой-нибудь заварушки… Массового бунта, например… Группового побега… И не просто побега, а сопровождаемого варварскими актами мести…
— Что говорят ваши «бараны»?[122]
— Никто из них и рта не раскрывает с тех самых пор, как тому бедолаге гвоздем проткнули череп и подвесили на столбе, написав «Смерть предателям!».