Читать интересную книгу Изгнание - Лион Фейхтвангер

Гингольд действительно надеялся так взбесить Зеппа, что тот откажется от работы. Раз это не выходило, он быстро и ловко изменил тактику.

— Что это вам пришло в голову, господин профессор? — спросил он сладко. — Какой у меня может быть интерес лишиться такого ценного сотрудника? Хотя мы часто расходимся во взглядах, газета всем нам одинаково дорога. Желал бы я только одного — понимания, более тесного сотрудничества. Хорошо бы, например, — сказал он елейно-отеческим тоном, — если бы вы согласились давать мне на просмотр ваши статьи, прежде чем сдавать их в набор.

— Идите ко всем чертям! — спокойно сказал Зепп.

Зепп рассказал Гейльбруну о своем столкновении с Гингольдом. Гейльбрун рассмеялся, но вместе с тем встревожился. С юридической точки зрения поведение Зеппа не было безупречным. Гингольд включал в договоры пункт, который давал ему возможность увольнять редакторов за грубое нарушение дисциплины. Предложение Гингольда, чтобы Зепп давал ему на просмотр свои статьи до их напечатания, было незаконно, но это был совет, пусть и наглый, а не приказание, и то, что Зепп ответил на это столь непристойным образом, могло быть истолковано как нарушение дисциплины. С другой стороны, было невероятно, чтобы Гингольд довел дело до суда, а если бы даже он пошел на это, то выражения в духе Рабле обыкновенно встречали сочувствие во французских судах. Чем бы это ни кончилось, сказал в заключение Гейльбрун, он и не подумает согласиться на уход Зеппа.

— Скорее я сам уйду, чем позволю уволить вас, — величественно повторил он обещание, которое уже однажды дал Зеппу.

Зепп поехал домой; столкновение с Гингольдом не столько рассердило, сколько подстегнуло его. Он весело рассказал о нем Анне. Она возмутилась коварством Гингольда, но новые трения между Зеппом и Гингольдом, пожалуй, даже пришлись ей кстати. Вольгемут вторично осведомился у нее, решилась ли она на переезд в Лондон, надо было наконец дать ему ответ. Хотя она обычно храбро бралась за дело, как бы оно ни было ей неприятно, на этот раз она все оттягивала решительный разговор с Зеппом. Она знала, что он не хочет в Лондон, доводы разума на него не действовали, и она предпочитала томительное ожидание последнему ясному «нет». Поэтому она едва ли не рада была этой стычке в редакции, которая лишний раз подчеркивала, как непрочно положение Зеппа. У них нет другого выхода, надо ухватиться за шанс, который дает судьба, надо ехать в Лондон. Если теперь, после перепалки между Зеппом и Гингольдом, она упустит момент и не поднимет вновь щекотливого вопроса об отъезде, это будет преступной трусостью.

Теперь уж он и сам убедился, начала она, что Гингольд готов на любую подлость, лишь бы от него избавиться. Зепп слишком порядочен для Гингольда, и если сегодня этому пройдохе не удалось выжить его, то завтра это ему удастся. Не умнее ли повернуть дело так, чтобы отказаться самому? Переселение в Лондон, которое он сегодня воспринимает как несчастье, завтра покажется ему счастьем. Ей положительно доставит удовольствие заняться налаживанием дел своего доктора в Лондоне, а он, Зепп, тоскует ведь по своей музыке. Было бы глупо и грешно не воспользоваться этим случаем.

Как и в первый их разговор о Лондоне, Зеппу было досадно, что у него нет веских возражений против доводов Анны. Инстинкт, внутренняя беспечность, то, что он мягко называл мюнхенским благодушием, — все восставало в нем против перемен, которые ему навязывали. Анна, сказал он, уклоняясь от прямого ответа, слишком трагично смотрит на сегодняшний эпизод в редакции. Над Гингольдом можно только посмеяться. Пусть этот негодяй и идиот его не выносит. Но ведь у Зеппа договор еще на полтора года, — впредь он, Зепп, не позволит себе вспылить, он будет держать язык за зубами. Теперь-то именно и надо остаться. С кем другим, а с Гингольдом он справится. Если же дело с Гингольдом примет серьезный оборот, то Гейльбрун и другие сотрудники все, как один, станут за него горой. Анна сама убедится в этом. Он нисколько не сомневается на этот счет.

Анне досадно, что Зепп в столь важном деле не отвечает прямо на ее доводы, а старается отделаться таким дешевым способом.

— Боюсь, что ты ошибаешься, милый, — говорит она. — Не хотелось бы мне подвергнуть твоих коллег такому испытанию. Стоит им очутиться перед выбором — ты или они, как они скажут: прежде всего позаботимся о куске хлеба для себя и своих детей. И этого нельзя ставить им в вину, таковы люди. Будь же благоразумен, Зепп, — говорит она сердечно. — Поедем в Лондон.

Спокойствие Анны, ее разумные слова, даже сердечность ее тона лишь сильнее взбесили Зеппа. Она права, и она желает ему добра больше всех на свете. Но его гнев, как бы он ни был несправедлив, обрадовал его. Он даже сам себя распалял, впадая все в большую и большую ярость. Он сказал себе, что, если еще только в этот раз останется до конца твердым и доверится своему инстинкту, а не ее разуму, если еще только в этот раз не даст себя одолеть, победа будет за ним и он сможет остаться в Париже.

— Не поеду я в Лондон, — резко, зло, сварливо выкрикнул он. — Не хочу. И думать об этом не желаю. — Глубоко сидящие глаза его смотрели на нее мрачно, враждебно. Он вел себя как мальчишка.

Все в Анне возмутилось против неразумного поведения Зеппа. Так же верно, как то, что за летом последует зима, в Лондоне для нее, для Зеппа и даже для мальчика все устроится к лучшему; тут и сомневаться не приходится. И от этого спасительного Лондона отказаться лишь потому, что Зепп «не хочет»? Только из-за глупого каприза Зеппа позволить Элли Френкель поехать в Лондон вместо нее? На язык просились резкие слова, вызванные упрямством Зеппа. Но она овладела собой. У нее не было времени. Послезавтра, может быть даже завтра, Вольгемут потребует от нее окончательного ответа. Она не позволит себе высказать Зеппу свое истинное мнение, затеять спор о том, что можно будет обсудить и после. Она должна его уговорить, сегодня, сейчас же. Еще раз спокойно, убежденно и убедительно перечислила она все доводы, говорившие за переезд.

Но он был глух ко всему, он не хотел слушать. Пусть она, черт возьми, оставит его в покое. Он прикинулся гораздо более рассерженным, чем был на самом деле, чуть ли не разъяренным.

— Я полагаю, — сказал он, — что ты во Франции не совсем разучилась родному языку. Знаешь ты, что значит «jamais»? «Jamais» значит «никогда». Так вот, я не поеду в Лондон, никогда, никогда.

Он вышел и хлопнул дверью.

21. ЛЕТНИЙ ОТДЫХ

Рауль, прочтя в «ПН» статью о слете молодежи, холодно и бесстрастно сказал себе, что, стало быть, его проект провалился и теперь он, Рауль, навеки будет смешон и жалок немцам и французам, Федерсену, Гейдебрегу и Шпицци, матери и самому себе.

Он сидит в своей прекрасной комнате, в доме на улице Ферм, вокруг него книги, любимая обстановка, старательно и со вкусом подобранная; в углу стоит домашний алтарь с рулеткой, портретом Андре Жида и черепами. На улице — палящий зной, но в комнате — приятная прохлада.

И все же Рауль выходит из затененной комнаты на жгучее солнце. Удрученный, бредет он по улице, почти по-стариковски медленно, рассеянный, не по летам мрачный.

Вот он в Булонском лесу. Аллеи переполнены людьми, ищущими в этот жаркий день хотя бы намека на прохладу; все скамьи в тени заняты. Скамья, на которую сел Рауль, стоит на самом солнцепеке, но он не замечает ни жары, ни удивленных взглядов, которыми прохожие окидывают юношу, неестественно прямого, с неподвижным, замкнутым лицом.

«Выдержка, выдержка, — думает он. — Но кто мне даст хотя бы ломаный грош за мою выдержку, и на черта она мне нужна? Теперь все кончено, это надо усвоить. Выдержка, между прочим, досталась мне от господина Визенера, моего папаши, не желающего признавать себя оным. Да оно и понятно: нечего церемониться с сыном, навеки себя опозорившим. Быть может, он и прав, что дал мне пощечину. Впрочем, его положение вряд ли лучше моего. Они, эти господа из «ПН», взяли его в оборот не хуже, чем меня, и терзают его еще сильнее. И вообще во всем виноват он, ненавидят его, а не меня. Очевидно, он их раздразнил. А следовало бы знать, что дразнить кого-нибудь можно лишь тогда, когда знаешь, что это сойдет безнаказанно. Господин Визенер, мой родитель, не желающий быть им, стало быть, не только негодяй, он просто дурак.

Зачем размышлять о прошлом? Черта подведена, вписан итог: ноль, запятая, ноль, нет, даже не ноль, а вечный минус, который никогда не восполнится до положительной величины. От великого до смешного один шаг, но от смешного уже нет пути к великому. Я человек конченый, моя политическая карьера увяла, не успев расцвести, мне остается лишь глотать насмешки с выдержкой или без выдержки — это уж как придется».

— Вам дурно, молодой человек? — вдруг спросил его кто-то. — Вы так бледны — даже позеленели. Не надо вам сидеть на солнце, как бы солнечный удар не случился.