— Мне жалко себя, — сказала она. — Живою я вышла за евнуха, мертвой сбежала к скопцу!.. Вот где мое горе.
Женщина посмотрела на студента и промолвила:
— Такой умный мальчик… Что ж это ты: по всем признакам мужчина — и вдруг оказываешься бабой? Ну, ты мой гость! Нечего тут дольше поганить других людей!
И повела студента в восточный флигель. Там она засунула руку ему между ног, осмотрела и засмеялась.
— Неудивительно, — сказала она при этом, — что Цяонян роняет слезы. Впрочем, на твое счастье, есть все-таки корешок. Можно еще что-нибудь сделать!
Зажгла лампу. Перерыла все сундуки, пока не нашла какой-то черной пилюли. Дав ее студенту, велела сейчас же проглотить и тихо посоветовала ему не шуметь. Затем ушла.
Студент, лежа один, стал размышлять, но никак не мог взять в толк, от какой болезни его лечат.
Проснулся он уже в пятой страже и сейчас же ощутил под пупом нить горячего пара, ударяющего прямо в тайное место. Затем что-то поползло, как червяк, и как будто между ляжек повисла какая-то вещь. Пощупал у себя а он, оказывается, уже здоровенный мужчина! Сердце так и встрепенулось от радости… Словно сразу получил от государя все девять отличий[277].
Только что в рамах окна появились просветы, как вчерашняя женщина уже вошла и принесла студенту жареные хлебцы. Велела ему терпеливо отсидеться, а сама заперла его снаружи.
— Вот что, — сказала она, уходя, своей Цяонян, — молодой человек оказал нам услугу — принес письмо. Оставим его пока да позовем нашу Третью в качестве подруги сестры для него. Тем временем мы его снова запрем, чтобы отстранить от него надоедливых посетителей!
И вышла за дверь.
Студенту было скучно. Он кружил по комнате и время от времени подходил к дверной щели, словно птица, выглядывающая из клетки. Завидит Цяонян — и сейчас же захочется ее поманить, все рассказать… Но конфузился, заикался и останавливался. Так тянулось время до полуночи. Наконец вернулась женщина с девушкой, открыла дверь и сказала:
— Заморили скукой молодого господина! Третья! Можешь войти поклониться и попросить извинения!
Тогда та, которую он встретил на дороге, нерешительно вошла.
Обратясь к студенту, подобрала рукава и поклонилась. Женщина велела им называть друг друга старшим братом и сестрой.
Цяонян хохотала:
— Старшей и младшей сестрой… Тоже будет хорошо!
Все вместе вышли в гостиную, уселись в круг. Подали вино. За вином Цяонян в шутку спросила студента:
— Ну, а что скопец тоже волнуется при виде красавицы или нет?
— Хромой, — отвечал студент, — не забывает времени, когда ходил. Слепой не забывает времени, когда видел.
Все расхохотались. Цяонян, видя, что Третья утомлена, настаивала, чтобы ее оставили в покое и уложили спать. Женщина обратилась к Третьей, веля ей лечь со студентом. Но та была вне себя от стыда и не шла. Хуа сказала:
— Да ведь этот мужчина-то — мужчина, а на самом деле — покойник! Чего его бояться?
И заторопила их убираться, тихонько шепнув студенту:
— Ты за глаза действуй как мой зять. А в глаза — как сын. И будет ладно!
Студент ликовал. Схватил девушку за руки и залез с ней на кровать. Вещь, только что снятая с точильного камня да еще в первой работе… Известно, как она быстра и остра!..
Лежа с девушкой на подушке, Фу спросил ее: что за человек Цяонян?
— Она — мертвый дух. Талант ее, красота не знают себе равных. Но судьба, ей данная, как-то захромала, рухнула. Она вышла замуж за молодого Мао, но тот от болезненного состояния стал, как кастрат, и когда ему было уже восемнадцать лет, он не мог быть, как все люди. И вот она в тоске, которую ничем нельзя было расправить, унесла свою досаду на тот свет.
Студент испугался и выразил подозрение, что Третья и сама тоже бес.
— Нет, — сказала она, — уж если говорить тебе правду, то я не бес, а лисица. Цяонян жила одна, без мужа, а я с матерью в то время осталась без крова, и мы сняли у нее помещение, где и приютились!
Студент был ошарашен.
— Не пугайся, — сказала дева. — Хотя мы, конечно, бес и лисица, мы не из тех, которые кому-либо вредят!
С этой поры они стали проводить вдвоем все дни, болтая и балагуря…
Хотя студент и знал, что Цяонян — не человек, однако влюбленный в ее красоту, он все досадовал, что нет случая ей себя, так сказать, преподнести.
У него был большой запас бойких слов. Он умел льстить и подлаживаться, чем снискал себе у Цяонян большие симпатии. И вот однажды, когда обе Хуа куда-то собрались и снова заперли студента в комнате, он в тоске и скуке принялся кружить по комнате и через двери кричать Цяонян. Та велела служанке попробовать ключ за ключом, и наконец ей удалось открыть дверь. Студент сказал, припав к ее уху, что просит оставить все лишь промеж них двоих. Цяонян отослала служанку. Студент схватил ее, потащил на кровать, где спал, и страстно устремился… Дева, смеясь, ухватила у него под животом:
— Как жаль! Такой ты милый мальчик, а вот в этом месте — увы! — не хватает!..
Не окончила она еще этих слов, как натолкнулась рукой на полный обхват.
— Как? — вскричала она в испуге. — Прежде ведь было такое малюсенькое, а теперь вдруг этакий канатище!
Студент засмеялся.
— Видишь ли, — сказал он, — в первый-то раз мы застыдились принять гостью — и съежились. А теперь, когда над нами глумились, на нас клеветали — нам невтерпеж: дай, думаем, изобразим, что называется, «жабий гнев»[278].
И свился с ней в наслаждении.
Затем она пришла в ярость…
— Ах, теперь я поняла, — говорила она, — почему они запирали дверь! Было время, когда и мать, и дочь шлялись тут без места… Я им дала помещение, приютила… Третья училась у меня вышивать… И я, знаешь, никогда ничего от них не скрывала и ничего для них не жалела… А они, видишь, вот какие ревнивые!
Студент стал ее уговаривать, успокаивать, рассказывать все как было. И все-таки Цяонян затаила злобу.
— Молчи об этом, — просил студент. — Тетушка Хуа велела мне строго хранить это в секрете.
Не успел он закончить свои слова, как тетка Хуа неожиданно вошла к ним… Застигнутые врасплох, они быстро вскочили, а тетка, глядя на них сердито, спросила, кто отпер дверь.
Цяонян засмеялась, приняла вину на себя. Тетка Хуа еще пуще рассвирепела и принялась ругаться сплошным и путаным потоком оглушительной брани.
Цяонян с притворной и вызывающей усмешкой сказала:
— Слушай, бабушка, ты, знаешь, меня сильно насмешила! Ведь это, не правда ли, по твоим словам, хоть и мужчина, да все-таки покойник… Что он, мол, может поделать?