Читать интересную книгу Андрей Ярославич - Ирина Горская

В сенях своего дома Андрей ждал выхода жены. Во дворе Петр уже держал оседланных парадно коней. К замку гости приглашенные съезжались верхами, выхваляясь друг перед другом убранством конским, дорогим и щеголеватым… Андрею думалось досадливо, что целый вечер придется ему терпеть эту ее терпеливость, и кротость, и эту жалобную тоску в ее глазах…

Но в тот день она вовсе не тосковала. Она только радовалась, что увидит его, вот сейчас выйдет к нему, увидит его… И целый вечер будет видеть его, своего любимого Андрея! И будет рядом с ним сидеть… Какая радость!.. Вдруг ей захотелось порадовать его собою… Она вспомнила, как впервые увидела его в галицком замке… Как давно это было… Какое детское восхищение ею было тогда в его чудесных глазах… Как переменились они оба с той поры… Зачем она тогда ничего не понимала — дитя малое… Дали бы ей ныне полную волю — она бы наглядеться, надышаться на него не могла!.. Хорошо хоть — осталось чем принарядиться… Накануне в бане с Маргаритой напарились, нахлестались березовыми вениками, теперь тело чистое, волосы гладкие, тяжелые… Жаль, тонка больно… а та, соперница, — не такова… Да что думать — печалить себя понапрасну… Голубое шелковое платье, изукрашенное шитьем золотным, соболья накидка с капюшоном брокатным, горностаевым мехом опушенным… На запястья — гривны серебряные, на пальцы — серебряные колечки — Андрей золота не любит… Волосы!.. Ее длинные светлые волосы, чуть огнистые… Пусть уберут, подколют их высоко, на маковку… И ни плата, ни шапки — пусть хоть что скажут о ней!.. Один венчик, тонкий, золотой, с бирюзой… Это золото в ее волосах потерпит Андрей…

Она вышла к нему такая радостная, с такой улыбкой, будто они и не расставались вовсе никогда. Пристально он на нее не глядел, но вся она была такая светлая и легкая. И невольно улыбнулся ей…

И когда ехали к замку, по темному мосту, среди других всадников и всадниц, и факелы вспыхнули; и он почувствовал, как дивятся ее тонкой светлой красоте-прелести; и опустил глаза, увидел ее руку в перчатке тонкой кожи — на передней луке седла… И отчего-то сделалось радостно и тревожно…

Андрея и жену его усадили рядом с Гаральдом, пленным принцем норвежским. И девушку, сидевшую подле Гаральда, Андрей узнал, это была одна из младших дочерей ярла, едва четырнадцать лет ей минуло. Но и пленнику Андрееву, должно быть, еще не минуло и семнадцати. Одет он был нарядно, но рука его правая была на черной перевязи. И на лице еще не зажили глубокие царапины… Это когда Андрей тащил его по земле на аркане, лицом вниз… Андрей, по обычаю, подал побежденному руку, тоже левую, ведь у того левая была свободна. Андрей обнял юношу и сказал:

— Левая рука — ближе к сердцу!..

Гаральд недоумевал: неужели этот человек, с таким добрым лицом, с таким мягким голосом, пленил его, волочил столь свирепо…

Вот пошел пир… И поднялся норвежский певец в черной, как подобало в здешних краях певцам и сказителям, одежде, и запел-заговорил…

И скоро Андрей понял, что это — эта песня — о нем. И все поняли. Певец говорил о храбрости чужеземного конунга, который бился с врагами, словно орел; грудью налетал на врага в поединке честном, словно олень молодой гордый; и крепко стоял на земле, не давая себя повергнуть, словно дуб ветвистый, вросший в глубь земную корнями…

Андрей почувствовал краску на щеках. Вспомнился вечер в Сарае… ханский летописец… стихи… О чем было? О странствии дальнем… И вот… сбылось…

Между тем норвежский певец повел рукою, как бы показывая вкруг себя, и заговорил о приходе чужеземного конунга на пир; как увидал чужеземный конунг неведомые в его земле белые камни огромного очага и серебряные подсвечники на стенах…

Андрей понял, что его хотят оскорбить, выставляя невежественным дикарем. И все это поняли. И он уже улавливал взгляды любопытствующие, ждущие — что же сделает он… А он спокойно слушал… Наконец договорил сказитель описание пира… Биргер приказал слугам вновь наполнить кубки гостей. Андрей дождал, покамест его большой серебряный кубок наполнят заморским вином. Поднялся и выпил медленно все до последней капли, чуть запрокидывая голову. Поставил кубок опустелый на стол.

— Благодарю за слово похвальное! — сказал громко. — А теперь и я хочу сказать слово, слово, которое сложил король норвежский Гаральд, прозванный Храбрым и Жестоким, когда сватался к дочери моего предка, мудрого конунга Ярослава! То было знаменитое сватовство… — И Андрей заговорил не хуже сказителя-певца, и говорил звонко, увлеченно, и словно бы от себя, чудом очутившегося в мире песенном, где доблесть воинская блистала в прямоте победной, а жалости не было вовсе, но это не было жестоко, а так и должно было быть!.. — Я на земле и на море бился. Я повсюду славу снискал. Но девушка русская отвергает меня! Я одолел ромейских бойцов. Я италийские города поверг. Но девушка русская отвергает меня! На всех наречиях гремит мое имя. По всем королевствам сведали обо мне. А девушка русская отвергает меня!..

Пиршественная палата наполнилась одобрительным шумом. И многие голоса повторяли присловье о гордой девушке из далеких русских земель и поглядывали на гостей-пленников норвежских…

И Марину охватил восторг, потому что она знала: Андрей был — ее! Она знала, чувствовала: он ей принадлежал!..

Утро было темное, зимнее. Петр увел коней. Вдвоем шли по тропке протоптанной, шли к своему дому, и она опиралась на руку Андрееву… Но неужели сейчас, вот сейчас все кончится? И он уйдет! И он больше не будет— ее!.. И тогда она вдруг остановилась, повернулась лицом к нему и обняла его крепко-крепко, как только могла!..

— Я никому не отдам тебя! — сказала, подняв голову к его светлому лицу, к его чудесным глазам…

Он поднял ее на руки и пошел в дом…

…Так хорошо с ним… его запах… тепло… трогала, гладила… прижималась, прикладывалась губами…

И было в горнице тепло… на постели, крытой мехами… от объятий жарко, а хорошо!.. Целовала… губами нежно собирала, впитывала эту испарину нежную его тела… живот… плечо… целовала, гладила, охватывала пальцами… горстями… Не могла оторваться от него!., и свое тело ощущала гладким и нежным, и тоже в этой любовной испарине… Ох, какая дрожь… такое мягкое ласковое тепло от него… резко поворачивался и целовал ее сильно… и на груди его открытой были волоски — много — темные — поросль… И золотистые колечки сияли вкруг черных крохотных провалов зрачков… Наслаждение чистое и радостное… Лежала рядом с ним. Приподнималась, опершись на локоть, склонялась, приближала лицо… и его лицо… черты его странно расплываются в ее глазах… чудный запах, единственный, его чистого тела… Прикладывать губы нежно, едва-едва, мягко, к уголкам его губ… его закрытые, затворенные глаза… улыбка его губ… Когда его тайный уд, сильный твердостью… в ее тело… и невольно она охватывает руками сильно-сильно его тело живое, увлажненное любовным потом… и — мало руками — охватывает согнутыми ногами… чувствует его сильные руки и ноги, охватившие ее тело… они оба — одно, единое желание, жажда — углублять, длить насладу эту… его дыхание ощущала и увлажненность своих грудей… Отдых — обмирание, бессилие… покрывали друг друга покрывалом голубым, тянули одновременно… и этой одновременности слабо смеялись… И снова… сам целовал ее и давал ей медленно — губами — его тело — со лба до самых ступней… запах — мягкость и теплота… нежно-нежно целовать шрамы на животе… лицом — в его спину, влажную от пота… От пота его запах делался нежный какой-то… становилась на колени, преклонялась, целовала внизу — нежная-нежная кожа — тайные его уды округлые… откидывался, обхватывал ее, она кричала… И на коленке у него был шрам от этого падения давнего на лед…

Он теперь много рассказывал ей о себе. Он любил рассказывать. А она любила, когда он поверх рубахи накидывал кожушок суконный с опушкой меховой… Когда выздоравливал, тоже так накидывал, она помнила… Утром улыбался, и все озарялось его мягкой улыбкой. Как солнышко он был, когда улыбался так мягко и нежно… Она крепко уснула и не нашла утром подле себя его тепла, его тела… Но не испугалась, а сделался такой задор… Выглянула в окошко… Он шел на лыжах… И быстро велела подавать одеваться… быстрей, быстрей!.. Встала на лыжи, догнала его… Молчали и улыбались друг другу… Волнами замер снежный покров… И он говорил, что и в детстве его был такой снег… В Новгороде, во Владимире, в Переяславле… Время прошло, а снег все прежний…

— И у меня такая мысль… будто уносит меня с земли… совсем… дальше неба… в бескрайность… — и засмеялся тихо…

Северным сиянием затмилось небо, и снопы лучей радужными цветами переливались… А где-то далеко теплое течение неслось и море не замерзало…

Пошли свадьбы… Конунг Андерс сидел рядом со своей княгиней — на почетных местах…