Читать интересную книгу Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник) - Юлиан Семенов

– Иван Ильич был очень резким человеком; никто не знает, что произошло тогда у них на вечеринке, но он ударил завуча Завьялова, удар пришелся по виску, Завьялова увезли в больницу с сотрясением мозга. Потом над Иваном Ильичом был суд, дали два года тюрьмы… Через семь месяцев он вернулся… А у него дома – он приехал без предупреждения, за хорошую работу освободили значительно раньше срока – сидел завуч Завьялов… Иван Ильич прошел в свой закуток – у них был свой дом, с массой маленьких закутков, покойник не любил больших помещений; дождался, пока завуч ушел, – тот даже пытался с ним заговорить, но покойник свою дверь не открыл; вышел в столовую. А там сидела покойница и Коля. Дело в том, что завуч, чувствуя, видимо, свою вину, приходил подтягивать Колю – у того очень плохо шли гуманитарные дисциплины, совершенно не давались литература, история, география. Никто не знает, что творилось в доме у Кротовых, только соседи слышали, как пронзительно кричал Коля, очень кричал. А после исчез, и нашли его в море через четыре дня: он сбежал из дома, угнал рыбацкий баркас. Но разыгрался шторм, холодно, волны, ужас – представляете состояние ребенка? После этого он и стал заикой. Покойница две недели не выходила из дома, но с той поры совершенно исчезла ее былая самостоятельность и красота – она как-то съежилась и постоянно смотрела на покойника рабскими глазами побитой собаки…

– Иван Ильич был очень жестоким человеком? – спросил Костенко.

– Я бы сказала иначе. Я бы сказала, что он был справедливым человеком. За измену на Руси бабу испокон века драли вожжами…

– Но ведь вы считали, что измены не было? – заметил Костенко.

– Была, видимо, моральная измена, а она подчас страшнее физической.

– И в чем же выразилась измена Аполлинарии Евдокимовны?

– Кого? – удивилась старушка. – Кого?

– Так звали покойницу, – пояснил Сандумян. – Жену Кротова.

– Да? Незадача, а я как-то и не знала ее имени, помню только, что поповское, – и она засмеялась мелким, быстрым, захлебывающимся смехом.

– Иван Ильич был красивым мужчиной? – поинтересовался Костенко.

– О, невероятно! Сильный! Высокий! Уверенный в себе! Очень красивый, мы все были от него без ума.

– До этого Коля не заикался? – уточнил Сандумян.

– Нет. Никогда… Он стал очень тяжело заикаться, бедный мальчик… В нем произошел какой-то внутренний слом…

– Какой? Затаился? Стал тихим?

– Наоборот! Из бутылки выпустили джинна! Он, мне кажется, понял значение силы. Только ее ведь и боятся люди. И он стал главным драчуном – как что не по его норову – сразу в драку! Но я его все равно любила. В нем не было этого отвратительного, как у некоторых учащихся, чувства стадности.

– То есть? – не понял Костенко.

– Вы же помните школу, – ответила Александра Егоровна. – Кто-то набедокурил, зло нужно наказать, – непременно и безусловно, – но ведь не говорят, паршивцы, про зачинщика. Однако его необходимо выявить и наказать, тогда другим будет неповадно… И только один мальчик в классе помогал мне – Коля.

– Ябедничал? – спросил Сандумян.

– Вы плохой педагог, – Александра Егоровна даже передернула острыми плечиками. – Что значит – ябедничал? Он говорил правду. А другие – из ложного понимания духа товарищества – покрывали виновника, молчали.

Костенко снова положил руку на колено Сандумяна и спросил:

– Гоше Козел часто доставалось от него?

– Козел был маленьким тираном. Он горел своими лозунгами и требовал, чтобы все были, как он. По-моему, он был карьеристом…

– А чего ж на фронт добровольно ушел? – снова не удержался Сандумян.

– Вы думаете, бескорыстно?! Он наверняка полагал, что его определят в газету – стишки писать! А пришлось воевать! Взялся за гуж, не говори, что не дюж! Вы думаете, Козел (она снова произнесла фамилию именно так, как и ждал Костенко, с ударением на втором слоге) не донимал учителей?! Комсомол, ему все можно, а мы – мещане, обыватели, да еще не у всех чисто пролетарское происхождение! Нет, нет, их даже сравнивать нельзя, двух этих детей…

– Александра Егоровна, а когда Коля Кротов увлекся авиацией?

– Знаете, он будто чувствовал приближение войны… За полгода, ранней весной, начал посещать Осоавиахим и, к нашему вящему удивлению, пролетел над школой с Игорем Андреевичем! Крылышками помахал!

– А кто такой Игорь Андреевич?

– Наш аэронавт! Кумир всех мальчишек! Во времена оны служил в белой гвардии, поэтому его не пригласили в РККА, но он пристроился в Осоавиахиме. Весь в кожаном, перчатки с раструбами, усы, брови вразлет, удивительный был мужчина! Он, правда, потом перелетел к немцам в Новороссийск…

– Как фамилия кумира? – спросил Костенко.

– Не помню… Игорь Андреевич… Его все звали Игорь Андреевич!

Сандумян поднялся:

– У вас тут поблизости есть телефон?

– Обещают в следующей пятилетке, пока нет…

– Ничего, – сказал Костенко, – успеете, Месроп… Садитесь… Александра Егоровна, у вас случаем писем от Коли нет? Он, видимо, очень хорошо к вам относился…

– Письма! – она прыснула со смеха. – Умей он хорошо писать, его бы устроили на работу, где давали бронь, а не отправили на войну…

– Но ведь отец пытался пристроить Колю на завод, – мягко спросил Костенко. – Разве нет?

– Конечно. А на завод брали лучших комсомольцев из невоеннообязанных. А Коля был такой здоровый.

– Александра Егоровна, школьные тетради хранятся в архиве? – спросил Месроп.

– Какие же в школе архивы, молодой человек?! Это ведь школа, храм, а не околоток… Некоторые учителя оставляли себе особенно интересные сочинения. Я долго берегла изложения Лиды Гончаровой, она прекрасно записывала рассказанное, даже запятые улавливала… А Никодим Владимирович хранил ужасные сочинения, с тьмой грамматических ошибок…

– Он жив? – спросил Костенко.

– Да что вы! Он старше меня на два года и три месяца! Это я зажилась…

– А кто у него остался? Сын? Дочь?

– Две дочери, Лидочка и Риммочка, они его обожали, так и остались соломенными вдовами, вроде меня…

– Александра Егоровна, а к вам этой зимой моряк не наведывался?

– Какой моряк? – удивилась учительница. – Среди моих учеников не было матросов… И потом ко мне редко приходят, я ведь была строгой, я не заигрывала, как это теперь принято, с детьми. Я требовала. Да, я требовала, а кому нравится, если требуют?! Отчего я Колю помню и люблю? Потому что он, еще мальчиком, понимал, что порядок и требовательность – самое главное в жизни.

«И сила, – подумал Костенко. – И еще – неверие в книгу, особенно в Гулливера».

10

Тетрадку Николая Кротова в доме покойного Никодима Владимировича нашли дочери – Риммочка и Лидочка, тоже старушки уже – по описи.

– Хотя папа не был знаменитостью, – сказала младшая, Лидочка, – но его архив мы передаем государству. Уже приезжали из Краснодара, смотрели, восхищались: история педагогики края за пятьдесят лет, где еще такое сохранилось?! Вам неверно сказала Александра Евгеньевна, что папочка собирал только отменно плохие сочинения, папочка хранил все. Плохое – в том числе. Он был у нас настоящим гражданином, поэтому оставлял потомкам правду, а разве она бывает однозначной?

«МВД СССР, УГРО, Тадаве. Эксперты адлерского НТО установили идентичность почерка Кротова с подписью того человека, который получил деньги за убитого Минчакова, исследовав выпускное сочинение Кротова; июнь, 1941 год. Тема сочинения вольная. Костенко».

…Вечером, прогуливаясь по набережной, – голова раскалывалась, менялась погода, видимо, шло к дождю, – Костенко обратил внимание на большой плакат, вывешенный возле порта: «Черноморско-Азовской рыболовецкой флотилии требуются матросы, мотористы, раздельщики рыбы. Заработок – до 400 рублей».

Сначала он подумал, что после университета, начав службу в угро, он и мечтать не мог о таких деньгах, потом вспомнил Левона, который раскладывал ему бюджет актрисы: «Из ста десяти рублей, которые она получает в месяц, откладывай на еду; да, все верно, хлеб дешев, дешевле всего в мире; квартира, если дали, дешева, дешевле всего в мире; книгу новую надо купить, если есть блат, тоже дешево, на все про все приблизительно семьдесят пять рублей. А вот хорошие туфли, я не говорю о зимних сапогах, – поди их еще достань, – стоят сто или больше, отдай и не греши, а в чем бедной актрисуле выступать? В валенках, что ль? А она ведь концертами кормится – по десяточке, по пятерочке. Глядишь, и набежит еще одна сотенная…»

Костенко вдруг повернулся, чуть что не побежал в отель, но, когда был уже почти рядом, остановил такси и сказал шоферу:

– Пожалуйста, в горотдел милиции.

Там он попросил дежурного открыть кабинет Месропа, позвонил ему и сказал:

– Не сердитесь, что так поздно, приезжайте, пожалуйста, сюда и попробуйте привезти с собою начальника отдела кадров рыбфлота. Или же того, кто оформляет на работу людей, уходящих в дальние плаванья…