Читать интересную книгу Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Владимир Успенский

– Нет, не даст он спокойно потолковать, – с тихим отчаянием произнес Герасим, вставая. – Может, вечером на пасеку заглянете, Григорий Дмитриевич?

– Зайду, – пообещал тот.

Но на пасеку он так и не собрался. Утром спозаранку отправились косить. Поработали часа четыре, а когда припекло солнце, легли под деревом. Славка задремал. Григорий Дмитриевич читал «Красную Звезду», захваченную в райсовете Осоавиахима. И вдруг даже крякнул от удивления, наткнувшись в газете на знакомую фамилию. Хотел разбудить Славку, но передумал. Аккуратно свернул газету и сунул ее за голенище. Решил: «Сюрприз сделаю».

Возвратившись домой, Григорий Дмитриевич сразу почувствовал: произошло что-то неладное. У Ольги усталый вид. Она как-то виновато улыбнулась, здороваясь с ним, и ушла в сад. Антонина Николаевна – строгая, губы поджаты, разговаривала сухо, отрывисто. Григорий Дмитриевич никогда в бабьи дела не вмешивался, жена была в доме полновластной хозяйкой. Но с того дня, как появилась в их семье Ольга, Булгаков исподволь следил, чтобы будущую сноху никто не обижал.

Антонина Николаевна привыкла всех поправлять в доме и поучать. Бывало, вспыхнет, нашумит, бросит обидное слово, а через час успокоится, забудет, и все идет прежним ладом. В семье к таким вспышкам привыкли, но ведь Ольга-то человек новый.

Расспрашивать Григорий Дмитриевич не стал. Мигнул Марфе Ивановне. Дипломатичная бабка поняла сразу. Григорий Дмитриевич пошел покурить на крыльцо, а бабка следом – понадобилось запереть кур на ночь.

– Ну, мамаша, что за баталия произошла?

– И-и-и, милый! Тонька-то утром с левой ноги встала. И картошка-то ей подгорела, и полы-то сорные. А покричать не на кого: Славка уехал, Людку спозаранку к Мироновым отпустили… – Бабка рассказывала, печально наклонив голову, сунув руки под фартук. – Одна Олюшка, сердешная, дома была. А ведь она о ком все думает-то? О маленьком о своем. Ну и шьет она ему и шапочки разные, и рубашоночки с кружевцами. А Тонька ее учить взноровилась. Время, говорит, трудное, лишнего ничего делать не нужно. Материал, говорит, береги. Подрастет ребенок, тогда шить будешь. А пока, говорит, возьмешь чепчики да распашонки, которые от Людки остались.

– Д-да-а-а, – сказал Григорий Дмитриевич. – Ни к чему она это.

– Антонина-то как лучше хотела.

– Не вникла она, мамаша. Может, эти кружевца да тряпки Ольге душу отогревают. Да и кому приятно, если твое дитя чужие обноски донашивать станет?

– То-то и оно, – согласилась Марфа Ивановна. – Ольга-то ничего не сказала. Смолчала, сердешная. А потом заплакала тихонечко. Без голосу, одними слезами. И ушла бочком-бочком, вроде как бы побитая… Ну, Антонина и взвилась. Слова, дескать, никому не скажи, все больно благородные стали. А молчать, дескать, так эта красавица еще десять штук в подоле принесет и не разберешь от кого.

– И Ольга слышала? – насупился Григорий Дмитриевич.

– Что ты, спаси Христос! В саду была. А Тоня-то, откричавшись, сама собой теперь недовольна. Ее теперь совесть гложет. Ведь это тоже поди несладко – ни за что ни про что человека обидеть.

К вечернему чаю, как обычно, собралась вся семья. За столом ощущалась напряженность. Антонина Николаевна, раньше мало интересовавшаяся жизнью деревенских родственников, слишком уж деловито расспрашивала о здоровье ребятишек и о том, сколько накосили сена. Ольга молчала. Бабка, откусывая мелкие кусочки сахару, громко схлебывала чай с блюдца. Славка вертелся, норовил поскорей удрать. От ребят слышал, что в Стрелецкой слободе возле кузни стоит танкетка, что-то ремонтируют в ней. А танкеток он еще никогда не видел.

– Сиди смирно, – одергивала его мать.

Один Григорий Дмитриевич чаевничал спокойно, в свое удовольствие. Похваливал привезенный из деревни мед, раскраснелся, толстая шея стала багровой, бритая голова лоснилась. Допив четвертую чашку, опрокинул ее вверх донышком. Расстегнув ворот гимнастерки, отодвинулся от стола, обвел всех хитро прищуренными, замаслившимися глазами. Тяжело отдуваясь, спросил:

– Ну, темные люди, признавайтесь, кто газет не читает?

– Какие там газеты, – первой отозвалась бабка. – Я и сроду-то одни картинки смотрела. А сейчас себя обызреть, и то времени нету, крутишься, как колесо, с утра до вечера.

– С вас, мамаша, спрос небольшой. Я к остальным адресуюсь.

– Некогда, – сказала Антонина Николаевна.

– А ты. Оля?

– Когда как… Теперь ведь главным образом про войну пишут.

– Вот про войну-то и надо читать, тем более тебе, – назидательно произнес Григорий Дмитриевич, разворачивая газету. – Ну, темнота, слушайте внимательно. Просвещать буду. Заголовок: «Не числом, а умением», Понимаете, у-ме-ни-ем! Суворовская характеристика.

– А ты без комментариев, – сказала Антонина Николаевна. – Людмиле спать пора.

– Успеет… Ну, слушайте. Воины энской стрелковой части заняли рубеж на берегу реки. Не ожидая, пока противник подойдет к рубежу и развернется для атаки, командир подразделения старший сержант Дьяконский… – громогласно, по слогам прочитал Григорий Дмитриевич и торжествующе посмотрел поверх газеты.

Ольга, побледнев, подалась к нему:

– Что с ним?

– Экие вы, женщины, паникеры, – поморщился Григорий Дмитриевич. – Тут про героические дела пишут, а ты сразу в панику!

Заметка была небольшая. Григорий Дмитриевич неторопливо прочитал ее и отдал газету Ольге.

– Восемь машин и рота пехоты – это он молодчина, – похвалил Григорий Дмитриевич.

– А в роте сколько человек? – поинтересовалась Антонина Николаевна.

– Ну сто или сто пятьдесят.

– Неужели столько людей перебили? Это же ужас! И кто, подумать только… Витя, отличник, по литературе всегда пятерки. Чернышевского любил, Чеховым зачитывался…

– Значит, учеба ему впрок пошла, – сказал Григорий Дмитриевич, довольный тем, что произвел впечатление. – Теперь ему орден без всяких-яких. За такое дело положено. Тем более – в газете напечатали. На всю страну… Читать надо, а не ветер гонять, – взъерошил он волосы сыну.

Ольга, прижимая к груди газету, вышла из-за стола.

– Ты куда? – поинтересовался Григорий Дмитриевич.

– Я? – мигая, спросила она. – Я пойду туда… в комнату. Почитаю пойду.

– Иди, – разрешил Григорий Дмитриевич, покровительственно улыбаясь. – Наизусть выучи.

– Я выучу, – сказала она.

Счастливо-растерянная улыбка была у нее на лице. Наклонившись, Ольга вдруг поцеловала Григория Дмитриевича в распаренную мокрую макушку.

– Да ты что? Ополоумела? – подскочил он, но Ольга уже выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь. – Ну и дура-баба! Вон что удумала, – говорил смущенный Григорий Дмитриевич, вытирая платком потную голову.

– От радости люди глупеют, – солидно сказал Славка.

– Побольше бы таких глупых-то было, – вздохнула Марфа Ивановна.

Антонина Николаевна, оглянувшись на дверь, произнесла негромко:

– Может, это просто однофамилец.

– Исключено, – заверил Григорий Дмитриевич. – Сержант, это раз. Во-вторых, фамилия очень редкая. – И, подумав, добавил: – Вот ведь жизнь какие коленца выкидывает! Теперь, глядишь, пойдет в гору парень.

* * *

Подполковник фон Либенштейн, любивший перекладывать все на точный язык цифр, подсчитал, что с 22 июня по 10 июля танковая группа продвигалась со средней скоростью сорок-пятьдесят километров в сутки. А после 10 июля за Днепром средняя скорость не превышала пяти-шести километров. И чем дальше на восток, тем заметнее падал темп.

В конце июля наступательный порыв танковой группы иссяк. Она уперлась острием клина в Ельню; не только не могла продвинуться дальше, но и с трудом отражала контратаки русских у Смоленска, Ельни и па растянутом фланге – возле Рогачева и Бобруйска.

Гудериан метался на командирском танке из одного корпуса в другой. Повсюду обстановка была сложной. Русские могли прорваться и с востока, и с юга. Их кавалерия появилась в глубоком тылу, возле Слуцка.

Да, танкисты Гейнца забрались слишком далеко. Им пришлось бы плохо, если бы не выручала пехота, быстро подтягивавшаяся из глубины и занимавшая прочную оборону. А потрепанные танковые дивизии отводились в тыл для отдыха и пополнения людьми и машинами.

Офицер связи доставил на самолете из Берлина пакет с красными печатями «Совершенно секретно». Главное командование сухопутных сил сообщало, что ранее поставленная войскам задача – к 1 октября выйти на линию Онежское озеро – река Волга – теперь считается уже невыполнимой. Имелась уверенность, что к этому времени войска достигнут линии Ленинград – Москва и районов южнее Москвы. Окончательное решение о ходе дальнейших операций еще не принято.

По существу это был отказ от намеченных планов. Война явно затягивалась до самой зимы.

Гудериан не хотел мириться с этим. За сорок дней его войска прошли 700 километров, а до Москвы оставалось всего-навсего 300. Конечно, дивизии ослаблены, фланги растянуты, русские занимают охватывающее положение. Но он был уверен, что надо снова собрать все танки, в кулак и нанести еще один, последний удар. Гудериан уже свыкся с мыслью, что в ближайшее время первым ворвется в столицу большевиков, и теперь он не мог отказаться от этого.