Читать интересную книгу Очерки поповщины - Павел Мельников-Печерский

239

1827 года, мая 24, воспрещено беглым попам переезжать из одного уезда в другой; июля 5-го воспрещено исправлять починками и возобновлять молитвенные дома раскольников; ноября 11-го постановлено, чтобы раскольнические книги, противные церкви, по отобрании их, были отсылаемы к обер-прокурору святейшего синода. См. «Собрание постановлений по части раскола». Спб. 1858, стр. 106–112.

240

«Собрание постановлений по части раскола». Спб. 1860 г., т. II, стр. 199–203.

241

«Собрание постановлений по части раскола». Спб. 1858 г., стр. 111.

242

Там же, стр. 131–134.

243

Указание этих дел находится у Н. В. Варадинова в «Истории министерства внутренних дел», VIII, стр. 300–301.

244

«Собрание постановлений по части раскола». Спб. 1858 г., стр. 171. Подтверждено 12 апреля того же года. Там же, стр. 179.

245

Поп Евдоким Смирнов — как вновь появившийся, дьякон Петров и иеромонахи Епифаний и Виктор — на том основании, что правила касались только беглых священников, а не дьяконов и не монахов. «Собрание постановлений по части раскола». Спб. 1858 года, стр. 253 и 254. Распоряжение о том, чтобы всех дьяконов, находящихся у старообрядцев, выслать к епархиальным архиереям, было сделано еще прежде — 11-го марта 1836 года. Там же, стр. 210.

246

Там же, стр. 186 и 187.

247

В октябре 1849 года. «Собрание постановлений по части раскола по ведомству св. синода». Спб. 1860 г. Том II, стр. 475–480.

248

«Собрание постановлений по части раскола». Спб. 1858 г., стр. 199 и 200. «Дело департамента общих дел министерства внутренних дел», 1836 г., № 12. Н. В. Варандинова «История министерства внутренних дел», VIII, 303.

249

Донесение калужского преосвященного в «Собрании постановлений по части раскола по ведомству святейшего синода». Спб. 1860, т. II, стр. 305–306. Н. В. Варандинова «История министерства внутренних дел», т. VIII, стр. 304.

250

Н. В. Варандинова «История министерства внутренних дел», т. VIII, стр. 304.

251

Правило 31: Епископы и состоящие в клире не усвоивают ничего тем, кои не суть православные христиане, хотя бы то были сродники, ничего из своих вещей, как речено, да не упрочивают таковым посредством дара епископы и состоящие в клире. — Правило 92: Аще который епископ еретиков или язычников, сродников или непринадлежащих к сродству, оставит наследниками своими и предпочтет их церкви, таковому и по смерти да будет изречена анафема, и его имя никогда от иереев Божьих да не возносится. Да не может бытии ему в оправдание и то, аще без завещания отыдет; понеже, быв поставлен епископом, по приличию должен был учинити назначение своего имущества, сообразно своему званию. «Кормчая». Издание 1843 года, стр. 181 и 204.

252

«Собрание постановлений по части раскола». Спб. 1858, стр. 175–176.

253

«Журнал московского комитета о раскольниках», 10 мая 1835 г., статья 5.

254

«Собрание постановлений по части раскола по ведомству св. синода». Спб. 1860, т. II, стр. 302–303.

255

[Из «дела о иноке Варлааме» (Василье Перепелкине), производившемся в 1847–1849 годах, видно, что православный мещанин Петр Сунгуровский, женатый на старообрядке, дочери варнавинского купца Осокина, и венчанный в православной церкви, был разведен Варлаамом, а жена его потом в посаде Дубовке (Саратовской губернии) была обвенчана с другим (дело в архиве Семеновскою уездного суда). Таких примеров много. У попа Рогожского кладбища, Петра Ермилова Русанова, была дочь Манефа. Овдовев не больше как через неделю по водворении в Рогожском, поп Русанов воспитал дочь при себе и, когда она выросла, сосватал ее за одного штабс-капитана, бывшего впоследствии в одном из городов Вологодской губернии непременным заседателем земского суда. Кладбищенские старшины и вообще все влиятельные люди Рогожского общества подняли сильный ропот, как может старообрядческий священник выдавать дочь за никонианина, да еще за благородного, значит, за бритого, и, призвав попа на совет, уговаривали его отказать жениху. Петр Ермилович, подходя к каждому тут бывшему, говорил: «хорошо, будет по-твоему откажу жениху, только и ты сделай по-моему: женись на Манефе». Из бывших на совещании кладбищенских тузов, миллионеров, людей, конечно, большею частью пожилых и женатых, не нашлось женихов для Манефы Петровны. Петр Ермилович, обругав почтенное собрание дураками и скотами необузданными (любимое выражение покойника), не простясь ушел из собрания и дочь выдал за штабс-капитана. Этот брак очень соблазнял всех кладбищенских, и особенно духовных детей Петра Ермиловича. Стали они уговаривать его и давать много денег (а он был очень корыстолюбив), чтоб он как-нибудь поправил дело. Петр Ермилович поправил, расстроив супружество дочери. Манефа Петровна в 1835 году уехала от мужа к отцу, забрав все приданое, и на Рогожском обратилась к старообрядству. Сам отец расторг ее брак, прочитав над ней какую-то молитву в часовне. Манефа Петровна жила то у него на Рогожском, где пользовалась большим почетом, то в Москве на квартире. Напрасно муж требовал у попа жены своей. Свадьбы несовершеннолетних, не достигших законного возраста для вступления в брак, венчаемы были проезжающими попами во множестве, подобные свадьбы бывали и там, где были дозволенные попы и велись метрики. Об этом возникало много дел. Были и такие примеры, что и не быв венчаны, многие сказывались обвенчанными. Из многих случаев приведу один, бывший в Москве. В 1842 году сорокапятилетний крестьянин деревни Городка (Богородского уезда), Савелий Андреев, вздумал жениться на 14-летней девочке, Афимье Денисовой, православной, которую однако мать ее водила на исповедь на Рогожское. Июня 8, в самый Духов день, жених с невестой поехали в Москву, но рогожский поп почему-то их не обвенчал, хотя жених и имел у себя свидетельство из волостного правления. На возвратном пути жених уговорил невесту сказать в деревне, что они венчаны. Так и сделали. Афимья родила сына, которого крестили и через пять месяцев схоронили на Рогожском. Вскоре после этого Андреев собрался на житье в Москву, но молоденькая сожительница его, наскучив старым мужем, объявила, что она ему не жена, и притом, что она православная. Андреева выдержали в тюрьме три месяца, а Афимью, как малолетнюю, отдали на решение совестного суда, мать же ее, за совращение дочери в раскол, лишили всех прав состояния и сослали в Закавказский край. Мы могли бы наполнить сотни страниц рассказами о подобных случаях, заимствуя их из дел, выписки из которых находятся у нас под руками, но считаем это совершенно излишним.]

256

[В делах сохранилось множество примеров зазорной жизни старообрядческих беглых попов. Сергей Иргизскнй рассказывает о попе, бывшем в Москве и находившемся шесть лет в связи с девушкой, которую выдавал за родную сестру; когда же прихожане стали укорять его за это, он донес начальству, что на Рогожском варили миро, ушел на Ветку, потом на Иргиз и там священнодействовал. «На Иргизе, — пишет уставщик и ризничий тамошнего Нижневоскресенского монастыря, Платон, — к беглым попам имел невозбранный вход женский пол; такое же гостеприимство было и у монашествующих: они не зазорно принимали каждый свою гостью; женщины даже допускались ночевать в их кельях, и для того все из своей кельи имели сквозь монастырскую ограду калитку и оными выходили без ведома начальствующих». Пользовавшийся большою известностью в Москве и на Керженце в тридцатых и сороковых годах беглый иеромонах Иларий (умерший в 1848 г. холерой) в комаровском скиту, в обители Игнатьевой, открыто имел любовницу Авдотью Константинову, сестру игуменьи обители Игнатьевых Александры; он постриг ее в монашество под именем Елизаветы и имел от нее двух дочерей: Клавдию и Александру. В другой женской обители Комаровского скита, Манефиной, жил в двадцатых и тридцатых годах черный поп отец Евфимий. Ходить за ним, т. е. убирать его комнату, платье и проч., назначалась обыкновенно молоденькая послушница, и он нередко менял одну за другою. Было из кого выбрать. Кроме того, у него вне обители жила еще любовница, романовская мещанка Наталья Варфоломеева, которая после взятия отца Евфимия, сосланного в Саратовскую пустынь, сохранила оставленный ей сим иеромонахом сувенир: кадило и епитрахиль. В 1839 году, в Москве, производилось дело по жалобе мещанки, вдовы Афимьи Поликарповой Шишеевой, на рогожских попечителей, отнявших у нее, при помощи и личном участии чиновников полиции, разное имущество и 5000 р. денег из дома, принадлежащего ей и находившегося в ограде Рогожского кладбища. Шишеева указывала на разные злоупотребления и объясняла расхищение ее имущества тем, что попу, Ивану Матвеевичу Ястребову, хотелось выручить находившуюся у Шишеевой переписку его с оставленной уже им любовницей его, Елизаветой Авксентьевой, замененной другой, Анною Федоровой. В деле есть копия с письма покинутой Елизаветы к попу. Вот оно. «Здравствуй! Любезному моему Ивану Матвеевичу. Забыли, как меня любили, а ныне забыл. Я была молода, согласилась с тобою — ты хотел вечно любить. Вам какая я пришла? Честь свою нарушила, от тебя затяжелела и, страха ради, ушла замуж. Грех вам будет меня забыть! Как вы меня облещали разными ласками. «Лизавета Авксентьевна, когда ты придешь ко мне — только и радости!» Вы меня загубили перед Богом и перед мужем, вы любите Анну Федоровну и покоите ее, а она с стрикулистами таскается и тобою похваляется, твой капот на левантине продала знакомым моим и говорит: «я не хочу носить». А хорошие люди за вами зазирают. Бывало, вы как в письмах писали ко мне и заочно меня целовали полдюжины, аки лично, а нынче забыли. Вспомни обо мне, мой любезный. Извините меня, что я так нехорошо написала: я с тех пор не писывала, как к тебе. Заочно кланяюся вам. Елизавета Авксентьева». Эта записка, написанная лет 16 перед тем, то есть в 1823 или 1824 году, наделала больших хлопот целому Рогожскому кладбищу, а не меньше того и полиции. При производстве следствия, задаренная с одной стороны Авксентьева отреклась и от письма и от бывшей связи с попом; муж ее и разные лица под присягой показали, что она и грамоте не знает. Анну Федорову даже не спросили; от попа письменно потребовали объяснения, он отрекся. Очной же ставки с Шишеевой полиция ему не дала, оправдываясь впоследствии тем, что поп пользуется уважением старообрядцев. Для сличения почерка Авксентьевой потребованы были из конторы кладбища обыскные брачные книги за 1823 и 1824 годы, где, при записке брака Авксентьевой, должна была находиться ее подпись. Попечители отозвались, что книги сгорели в 1831 году. Но из других дел видно, что в 1833 и 1834 годах из этих дел были сделаны выправки. Дело, разумеется, кончилось ничем, а Шишеева ни имущества, ни денег, ни дома не получила. Поступок чиновников полиции был передан на обсуждение губернского правления, но что было там постановлено, — мне неизвестно. Вторая любовница попа Ивана Матвеевича, Анна Федоровна, имела от него сына, и, когда он вырос, из него вышел такой кутила, каких мало на свете бывает: отцовых денег он тысяч сто промотал. Все старообрядцы знали слабость Ивана Матвеевича к прекрасному полу, все и в Москве и по иным городам знали, как он ездит по вечерам к Анне Федоровне, как он ей дом купил у Троицы в Садовниках, несмотря на то, что, по словам его прежней любезной, эта Анна Федоровна с молодыми «стрикулистами» ставила рога отцу Иоанну. Но все прощали ему, ничем не соблазнялись, ибо дорожили дозволенными в 1822 году попами, а Иван Матвеевич был из числа их. Другой поп Рогожского кладбища, Петр Ермилович Русанов, тоже имел любовницу и не одну; от главной и гласной были у него и дети. Эта женщина однажды пожаловалась попечителям Рогожского кладбища, что Ермилыч, много лет имея с нею связь, теперь оставляет ее, не обеспечив ни ее, ни их ребенка. «Обращаюсь, — писала она, — к вам, господа, с покорнейшею просьбой удовлетворить мои законные требования, в противном случае я подам просьбу высшему начальству». За мировую требовала она сто тысяч ассигнациями. Собрались попечители и влиятельнейшие люди Рогожской общины, пришли к попу, и уж не они ему, а он им стал каяться. «Вспомните вы, — говорил он им, — что для вас оставил церковь; вспомните, как вы меня сманивали и обещались всегда выручать. Вот и выручайте теперь, а я действительно грешен, потому, сами вы знаете, что жена моя умерла, недели не прожив на кладбище: беременная, она зимой из бани без сорочки прибежала, потому настращал их кто-то в бане и все платье украл. Бог за отступничество мое наказал меня, и я, по тогдашней моей молодости, связался с этою женщиной; но она это врет, что я оставляю ее без всякого внимания, конца края нет разным подаркам, которые я передарил ей во время нашей связи. Теперь же, находясь при старости лет, я оставляю ее и чистосердечно вам каюсь в моем грехе. Простите меня Христа ради и помогите. Если я вам нужен — помогите мне, а если нет, я за грехи мои готов нести должное наказание: пусть правосудие поразит меня». Жаль было расстаться с попом Ермилычем; он грозил, по своему обыкновению, что уйдет с кладбища и пойдет к митрополиту просить у него суда и наказания за отступничество от церкви. Но жаль было и ста тысяч. Молча думали в конторе тузы Рогожского кладбища, как делу помочь. Тогда богатый фабрикант, почетный гражданин Василий Ефремович Соколов, слепой уже старик, первый заговорил: «не хочу предавать на посмеяние отца моего духовнаго: жертвую для утушения этого дела десять тысяч рублей». За ним последовал коммерции советник Антип Дмитриевич Шелапутин. Деньги собрали, не выходя из конторы, но послали прежде попечителей к поповой любовнице поторговаться. Сладились за 35 тысяч. Петр Ермилыч и после этой истории не переставал ездить к своей возлюбленной, а Шелапутин сказывал, что он сам и смастерил всю эту шутку, чтоб узнать, как его ценят на кладбище, да и деньги, должно быть, ему тогда были нужны.]