— Выпейте, Эмма. Это подогретый пигмент[43]. Вам надо согреться, ибо у нас будет долгий разговор.
Она машинально взяла кубок, отхлебнула и опять ожидающе устремила взгляд на Гвальтельма. Он тоже глядел на нее. Боже правый, он совсем не думал, что она выкарабкается, а вот надо же… Была ведь что труп. А вот теперь все так же хороша собой. Разве что исхудала и под глазами залегли тени. Но это только придает ее облику какую-то трогательность. Гвальтельм подумал, что ему жаль ее. Ибо сейчас, по сути дела, он собирался разбить ее надежды, навсегда лишить ее счастья. Счастья?.. Глупости! Эта женщина вела грешную, беспутную жизнь. Они и так собираются поступить с ней мягко. Куда лучше, нежели она заслуживает.
Эмма первая не выдержала:
— Ради самого Создателя, не тяните, отче. Три месяца ожидания — достаточно долгий срок, чтобы искушать мое терпение.
Гвальтельм глубоко вздохнул.
— Три месяца… неполных три, сказал бы я. Однако за это время произошло столько событий. Что ж, начну с самого начала.
Он сплел на груди короткие пальцы, принял достойный вид. Мать Стефания сидела в стороне, опустив веки на скользящие меж пальцев зерна блестящих четок, прятала в уголках тонких губ торжествующую улыбку. Эмма же была напряжена, как струна.
— Когда норманны отступили от Шартра, — заговорил Гвальтельм, — герцог Роберт продолжал преследовать их. Причем отказался от помощи принца Бургундского и Эбля из Пуатье. Они были ему уже без надобности, ибо франки, воодушевленные победой под Шартром, сотнями и тысячами вливались в его войско. Теперь люди надеялись с Божьей помощью навсегда покончить с язычниками, основные силы которых — более семи тысяч — полегли под городом Покрова Богородицы.
Да будет тебе ведомо, женщина, что весь луг перед Шартром теперь именуют не иначе как Пре-де ля-Рекюле, поле Отступления, и даже из Рима приезжал в Шартр папский легат и лично освятил это место. Там решено построить великолепную церковь, а каменщики принялись за изготовление барельефа, который будет установлен на хорах собора и на котором будет увековечена победа христиан над северными язычниками.
Епископ перевел дыхание. Взглянул на Эмму. Она не произносила ни слова, но глаза горели нетерпением. Гвальтельм чуть нахмурился. Понимал — ее не интересовали франки, ей нужны были известия о норманнах, а точнее, об одном лишь человеке — о Ролло. Но он не спешил. Стал излагать все по порядку.
— К началу сентября войска Роберта Нестрийского перешли границу на реке Авр и с ходу захватили ряд приграничных крепостей — Верней, Тилдерс и Нонан-корт. Франки ликовали. Однако, когда они перешли реку Итон и продвинулись в глубь Нормандии, удача отвернулась от них. На них нападали тайно и неожиданно, громили их обозы, их поджидали засады, а крестьяне-проводники заводили их в самые гиблые места и топи. С большим трудом они добрались до Бретейля, но потеряли столько людей и фуража, что вынуждены были остановиться. С удивлением убедились, что даже нормандские франки встречали их неласково, спешили уйти в леса со всем скарбом, и герцогу нечем было пополнять провиант. И тогда герцог понял, что случилось немыслимое: нормандские христиане продали душу дьяволу — они не желали служить Робертину, ибо их вполне устраивал Роллон.
Эмма невольно улыбнулась. Пускай епископ и был возмущен, но она-то понимала, что нормандцам не так и плохо жилось под властью Ролло, посему они и не желали сажать себе на шею нового господина, который обложит их новыми податями и неизвестно, сможет ли защитить от междуусобиц между самими франками.
— И тогда, — продолжал Гвальтельм, — Роберт Нейстрийский пошел на благородный и милостивый шаг — он решил начать переговоры с Роллоном. Он послал ему гонцов с известиями, что готов приостановить наступление при условии, что Роллон принесет ему омаж и примет святое крещение. Ответа не последовало. Герцог ждал почти месяц и снарядил новое посольство. На этот раз из послов вернулся лишь один, и он явил собой новое варварство язычников, новую жестокость Роллона. Диво, что он вообще доехал к герцогу — ибо у него были отрублены кисти рук и болтались в пропитанной кровью сумке у седла его мула, которого вел с собой отосланный с послом монах.
Таков был ответ Роллона. Этот варвар не смирялся перед Робертом, видел в нем лишь врага и ответствовал, что только если герцог лично извинится перед ним и вернет всех захваченных при Шартре пленных, он удосужится вступить с ним в переговоры. Да, этот Роллон, даже побежденный, продолжал повелевать. Однако, как оказалось, он оказался хитрее, чем мы думали, и сумел обойти Робертина даже там, где дело было проигранным.
— А обо мне? — встрепенулась невольно Эмма. —
Справлялся ли он обо мне?
Епископ словно и не заметил ее вопроса.
— Не успел герцог продвинуться от Бретейля и на лье, как к нему прибыл гонец от его супруги Беатриссы, которая сообщала, что, пока Роберт ждет ответа язычников в Бретейле, отряды Роллона собрались у реки Эпт и готовы войти в Иль-де-Франс. Это казалось безумием, ибо у Роллона не было таких сил, чтобы вновь напасть на франков. Но тем не менее Роберт поспешил двинуться в сторону Иль-де-Франса, своего наследственного владения. И вот у крепости Вернонум его неожиданно остановили люди под знаменем единорога — личные вавассоры короля Карла. Они велели от имени августейшего Каролинга прекратить наступление, ибо Роллон Нормандский принес омаж Карлу и отныне становится его подданным вассалом.
Вассал — новое слово. Оно обозначало подчиненного человека своему сеньору, сюзерену.
У Эммы невольно округлились глаза. Она не могла поверить, чтобы ее Ролло, этот варвар, не признающий ничьей власти, — и присягнул на верность Карлу Простоватому, человеку, которого он презирал.
— Это невозможно! — воскликнула она, всплеснув руками так, что задела стоящий перед ней бокал, и густой пигмент разлился ей на колени. Она машинально встала, оправляй одежду. Стояла бледная и прямая.
— Вы что-то путаете, преподобный отче. Это немыслимо. Ролло — и вассал Карла Простоватого?! Абсурд!
— У вас, видимо, не осталось и крупицы почтения к помазаннику Божьему, Эмма, — строго и холодно покачал головой Гвальтельм.
— О, Дева Мария! Да разве в этом дело? Я всегда считалась со священной властью Каролингов на франкской земле. Но Ролло… Он язычник, не верящий в то, что священное миро было ниспослано с небес для помазания франкских королей. И…
— Он более не язычник, — медленно и торжественно произнес Гвальтельм. И тут же поправился: — Он почти не язычник, ибо торжественно пообещал отречься от своих смертных богов-Демонов и принять крещение в светлый день Рождества Христова.