Тут все внутри отца Агафония похолодело, горло пересохло и он понял, что с удовольствием хлебнул бы не только ожидающей его водки, но и елея из кадила, лишь бы только уклониться от встречи. Если быть точнее, то батюшка не отказался бы полакать и горячей смолы из Святого Грааля, если какой заблудившийся дьявол подсуетится в ближайшее мгновение, потому что на лице желанной жертвы не было даже намека на угнетенное состояние духа, а скорее, наоборот, читалась недобрая решительность.
«Быстро же меня вычислили, суки, не всуе будь сказано. Я же еще даже денег попросить не успел!.. Господи, прости мне мои прегрешения, потому как не ради наживы, однако во славу Твою затеял я дело это! Не урони достоинства слуги своего!» – с этой краткой, но конкретной молитвой отец Агафоний подобрал полы белых парадных одежд и юркнул в машину представителя фирмы:
– Гони, родной! С Богом!
Представитель удивленно умолк на полуслове, но тут же рванул с места.
«Где я мог проколоться?» – тут же принялся терзаться отец Агафоний. – «Пацан, с которым я отправил рыбу и ведать не мог, кто я такой, ибо был подобран мною на улице, удаленной от церкви. Был я тогда в гражданском, как и в рыбном магазине... Неужели, у них везде стоят видеокамеры? Да нет, вряд ли. Я бы заметил... Неужто я затеял богопротивное дело? Быть того не может – сейчас деньги у людей вымогают на каждом шагу и небеса над головой нечестивцев не разверзаются... Ну и что из того, что дал я клятву служить Господу верой и правдой? Меняются времена – меняется вера и правда. Кто, как не Он, должен понимать это лучше всех?! Правильно, без Его соизволения и попущения подобная мысль мне и в голову не пришла бы. А зачем же она пришла?..»
Он оглянулся и с облегчением заметил быстро отдаляющуюся фигурку бывшего однокашника, который неистово махал вслед. Итак, Всевышний его не подставил и уберег от погони, следовательно, идея Его заинтересовала...
И тут отца Агафония осенило – ему придется доказывать свою правоту. И он докажет ее, пусть даже придется попотеть. Первооткрывателям истины всегда нелегко и если уж не получилось обосновать небогопротивность затеянного, как говорится, «в лоб», то теперь нужно попытаться «от противного».
Поп-теоретик улыбнулся в бороду, поудобнее разместился на заднем сидении и чуть слышно пробормотал:
– Только, Господи, отзови с них «крышу»! Неужто Святому Духу больше делать нечего?..
***
Горько плача, как будто уронила в реку мячик, Мария, одетая подобно первой женщине, которая потеряла свой лавровый листик1, шаталась по квартире, пережившей евроремонт. Новая мебель, которую приволок Семен, не тешила душу. Затейливая мозаика дубового паркета не отзывалась в душе тем малиновым скрипом, которым радовали подгнившие старые половицы. Стоило раньше наступить на них около серванта, как тот слегка наклонялся и хрусталь начинал мелодично перезваниваться...
– Танька! – донеслось с открытого балкона и хозяйку обдало порывом ветерка, ворвавшимся в душную квартиру.
Потерянную, заброшенную, уволенную хозяйку душного осточертевшего великолепия...
– Ох-хо-хох... – всхлипнула бывшая учительница русского языка и литературы, а ныне просто женщина с выходным пособием, и с неприязнью взглянула на бескрайнюю кровать, где по ночам было не так просто нащупать мужа, особенно тогда, когда его там не было. – Вот она – женская доля!..
Роняя горючие слезы, будто царевна Несмеяна, Саньковская уставилась на то место в стене, где когда-то зияла дырища, точь-в-точь такая же, как после отъезда Емели из-под отчего крова верхом на печке. Черная тоска по временам, когда ее после работы, – работы! – поджидали дома всевозможные неожиданности, рабским обручем сковала горло. Да, все познается в сравнении... И если прошлые проделки Семена теперь издали видятся как добрые, беззлобные розыгрыши, то нынче же его шутки больше всего напоминают злобные выпады. Особенно о консервах и ботулизме! Такое впечатление, что ни о чем другом, кроме как о рыбе и шаландах, полных Tefal'и, которые таскает ему какой-то контрабандист Костя, и шутить не о чем...
Из глотки вырвался протяжный вой безработной волчицы, постепенно перешедший в припев популярного мотива, спетого еще Чернышевским:
– Что-о-о-о де-е-е-ла-а-ать?..
Когда немощное эхо сгинуло среди густых ворсинок персидских ковров ей был ответ:
– Рожать, рожать и еще раз рожать.
– Кого?..
– Того, кого ты сможешь обучать русскому языку и литературе и никакое Министерство образования, никакой местный Наркомпрос не сможет запретить тебе делать это в свое удовольствие!
Послепотопное словосочетание, которое расшифровывалось как «Народный комиссариат просвещения», было довольно чуждым для обиходной речи конца двадцатого века и Марию слегка насторожило. Ей понадобился добрый десяток секунд, дабы сообразить, что разговаривает отнюдь не сама с собой.
– Кто здесь? – взвизгнула она, метеоритом обрушиваясь на кровать и заворачиваясь в покрывало.
– Свои, – послышалось ей и в подтверждение слов над креслом плавно взмыло в воздух расшитое драконами шелковое кимоно – подарок Семена к 8 Марта. Только такой идиот, как муж, мог вообразить ее в этой басурманской куцей ночнушке!..
– Ты кто? – задала Саньковская вопрос, подтверждая распространенное в народе мнение относительно того, что если жить с идиотом, то набраться от него можно многого, не исключая и своевременных вопросов.
– Угадай, – кокетливо предложило кимоно и протанцевало несколько па по направлению к кровати.
– Не подходи! – взвизгнула безработная, с которой даже в лучшие времена буйные современные отроки не позволяли себе таких шуток. С ужасом вытаращившись на оживший бесовский наряд, она отползала к дальней стене, отчаянно напрягая и сокращая мышцы роскошных ягодиц – все остальные мускулы конечностей ей просто отказали.
Когда расстояние между взбесившимся кимоно и ею показалось относительно безопасным, Мария решилась взглянуть на происходящее трезвыми глазами язвенника. Расслабив судорожно сжавшиеся непорочные стенки желудка и не позволив релаксировать сфинктеру, что не каждому скорбному двенадцатиперстной кишкой под силу, она взвесила все «за» и «против» бредового предположения относительно галлюцинации расстроенных нервов и ляпнула:
– Японское привидение!!!
– Ты еще скажи, ха-ха, японский бог! – кимоно зашлось в жутком хохоте.
Кроме распития на ее глазах спиртных напитков, больше всего, пожалуй, Саньковская терпеть не могла нецензурщины. Нежну девичью душу, которая, вероятно, в прошлой жизни себя не чаяла над стихами Лермонтова и целомудренными рассказами Тургенева, жутко травмировали выражения, солёные как сопли. Вкус выделений из носа помнился ей с детства наряду с матерщиной соседа-алкоголика. Этот привкус преследовал ее до самого окончания пединститута. От него не спасали ни жевательные резинки «Orbit», ни дорогая паста «Colgate» и лишь прислушиваясь к беспомощному лепету припертых к доске учеников младших классов, не употреблявших с перепугу даже эвфемизмов, вроде «ёпересетэ» и «ёлки-палки», Мария отдыхала и наслаждалась великим и могучим чувством к аналогичному языку. А если уж копнуть глубже, то она испытывала нечто сродни оргазму от этакого морального куннилингуса. И что она слышит в своей квартире! «Японский бог»! Что это, как не скрытый намек на гомосексуальные интимные отношения, которыми так богата история религий?!!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});