В любом случае, став наркомом сразу после отставки Рыкова, Ежов вплотную занялся «правой угрозой» и стал инициатором планомерного перерастания Первого и Второго московских процессов в Третий, постоянно напирая на показания «против Рыкова и Бухарина», которые то и дело давали «враги народа».
Первая развязка наступила 22 августа 1936 года, когда Томский, получив очередной номер «Правды», прочитал заявление прокурора Андрея Вышинского, утверждавшего, что необходимо расследование о связях правой оппозиции с Зиновьевым и Каменевым (еще не приговоренными к расстрелу, но, судя по специфике процесса, который шел в те дни, уже обреченными). Вышинский персонально назвал Рыкова, Бухарина и Томского. На следующий день в газетах появилось немилосердное сообщение: «ЦК ВКП(б) извещает о том, что кандидат в члены ЦК ВКП(б) М. П. Томский, запутавшись в своих связях с контрреволюционными троцкистско-зиновьевскими террористами, 22 августа на своей даче в Болшеве покончил жизнь самоубийством»[182].
Рыков и Бухарин тоже читали тот выпуск «Правды» — вероятно, тем же утром. Но каждый из них еще не собирался складывать оружие и каждый избрал собственную тактику защиты. Слишком абсурдным казалось обвинение в близости к зиновьевско-каменевской группе и тем более к троцкистам. И с Зиновьевым, и с Каменевым, и с Троцким Рыков постоянно воевал — еще с дореволюционных времен. А если иногда сотрудничал и соглашался с ними — то не чаще, чем Сталин. «Правый», «умеренный» уклон Рыкова трудно было совместить с курсом Зиновьева или Каменева. При этом бывший председатель Совнаркома отлично понимал, что во время нового процесса (которого в то время он еще надеялся избежать) ему придется столкнуться с мощной машиной фальсификаций. Через два дня пришла весть о расстреле Зиновьева, Каменева и их однодельцев. Уже невозможно было сомневаться в серьезности ситуации, в том, что в русской революции, с некоторым запозданием по сравнению с французскими коллегами из учебников истории, начался период «гильотины» и жестокой борьбы с недавними товарищами. Тон правдинского сообщения о гибели Томского Рыков воспринимал как неуместный, хамский. Даже если считать отца-основателя советских профсоюзов зловредным уклонистом, разве можно забывать о его заслугах перед революцией? Разве можно «плевать в могилу» своему товарищу, немолодому большевику с почти 35-летним партийным стажем? Лишний раз он понял, что в период «обострения классовой борьбы» (как считал Рыков, искусственного) прошлые заслуги не в счет. И это не могло не тревожить.
Взгляды Томского на экономическое развитие страны, «вставшей на путь социалистического строительства», не совпадали с рыковскими. По чести говоря, Михаил Павлович просто не был специалистом в этой области: профсоюзный лидер больше разбирался в социальной политике, в настроениях трудящихся. Возможно, по своим представлениям о будущем он был наиболее «левым» в «правом уклоне». Их объединяло, прежде всего, скептическое отношение к повальной коллективизации: оба не желали начинать новое наступление на кулачество, которое могло перерасти в «крестьянскую войну». Это и стало основанием их тактического союза в 1928 году. Они встречались (нечасто), обсуждали политические вопросы, но близкими друзьями так и не стали. Рыков, превратившись в истинного политика, с годами вообще все реже «открывал душу» новым и старым знакомцам. И с полным доверием относился только к родственникам и старым товарищам.
А первой реакцией Рыкова на гибель Томского, по одному из источников, были слова, произнесенные в присутствии жены: «Дурак. Он положил и на нас пятно. Мы потребовали, чтобы он до конца боролся с ложью, доказывал свою невиновность»[183]. Бухарин, пребывавший тогда в Узбекистане, все же не был так резок…
Правила жизни снова изменились — произошел очередной «поворот колеса», к которому Рыков уже не приспособился. Отныне уклонистов не журили и не только исключали из общественной жизни. Их объявляли врагами — вредителями, наймитами, убийцами, террористами — и уничтожали. Вроде бы в политике без компромиссов не продержишься. Даже когда сильный подминает под себя слабого — им рано или поздно приходится договариваться. Даже когда начинается большая драка. Даже когда конкуренция напоминает боевые действия. Ежов забыл об этой истине — и потянул за собой «всю скатерть» с чашками и раскаленным самоваром. Рыков был готов к поношениям, к отставке, но к уничтожению без компромиссов — нет. Ведь это противоречило и расчетам, и марксистской логике. Не был Рыков готов и к тотальной, напряженной работе Лубянки против него. Какой смысл тратить столько пороху на борьбу со стареющим человеком из прошлого? Тем более что свои редкие контакты с оппозиционерами и меньшевиками после отставки с поста председателя Совета министров он считал слишком мелкими, почти незаметными грешками. Да и кому мог помешать нарком связи, кандидат в члены ЦК, снять которого с должности — пара пустяков. Но в нем видели одного из потенциальных лидеров заговора — и этого хватило для действий без компромиссов. Совсем без компромиссов — как это бывает крайне редко в политической жизни, но все-таки бывает.
3. Борьба товарища Рютина
Важнейшим аргументом следствия стало существование так называемой «рютинской платформы», причастность к которой Рыкова просматривалась слабо, но даже косвенное участие в обсуждении этой программы и недонесение на тех, кто ее обсуждал, воспринималось как предательство и обман ЦК. Ведь это не фантазии, а документ, настоящий оппозиционный документ — сильный козырь Ежова. С чего же началась и в чем состояла эта «зловредная» «платформа», так драматично повлиявшая на судьбу Рыкова? Здесь необходимо небольшое отступление.
Группа большевиков, в основном руководителей среднего звена, недовольная политикой Сталина, обратилась к уже опальному бывшему московскому партийному работнику Мартемьяну Рютину с просьбой написать программу для «марксистов-ленинцев», в которой бы содержались и оценки революции, Ленина, Сталина, и рекомендации для перехвата власти. Рютин к тому времени работал экономистом на предприятии «Союзэлектро». В 1928 году он поддерживал правых, был противником тотальной коллективизации и владел пером. Этого было достаточно, чтобы в 1932-м именно он привлек недовольных. И товарищ Рютин с азартом взялся за дело, написал несколько искренних и путаных текстов, обличавших и политическую систему Сталина, и его экономическую программу. Этот блок материалов принято называть «рютинской платформой». Там, между прочим, содержалась и критика Рыкова — за отказ от своих позиций, за раскаяние, по сути — за неумение вести политическую борьбу. И вообще, в этом движении можно проследить ставку на партийных руководителей среднего звена, а не на бывших «вождей», в которых такие большевики, как Рютин, успели разочароваться. Обращение Рютина адресовалось «ко всем членам ВКП(б)», и, разумеется, к нему проявляли интерес многие. В том числе — Томский и Рыков, которые ознакомились с этим документом тихим дачным вечером. Рыков читал «платформу», скорее всего, не без злорадства по отношению к Сталину, возможно, радовался тому, что вызревает «оппозиция снизу», но примкнуть к ней Рыков не намеревался. Да и не был согласен со многими рютинскими посылами, как и с рютинскими призывами, которые шли вразрез тактике выжидания, к которой в то время склонялся Рыков.
Но именно Рютин и Каюров — люди, никогда не занимавшие высших должностей, — стали знаковыми героями преддверия большого террора. Каюров был старым большевиком, знавал Ленина, но не занимал должностей выше, чем руководство политотделом 5-й армии Восточного фронта во время Гражданской войны. В мирные годы он, незадолго до ухода в оппозицию и ареста, руководил плановой группой Центрального архива. Биография Рютина несколько ярче. Осенью 1917 года он, крестьянский сын и бывший прапорщик, попытался установить советскую власть в Харбине и на КВЖД. Эта затея не удалась. Позже Рютин работал на родине, в Иркутске, а с 1924 года — в московском партийном аппарате. До этого Рютин успел поучаствовать в подавлении Кронштадтского восстания. Он умел писать, агитировать. Возглавлял Краснопресненский райком и активно боролся с троцкистами — в том числе кулачными, «полицейскими» методами. Тесно соприкасаться с Рыковым ему не доводилось, но их разрыв со сталинской линией произошел одновременно — в 1928–1929 годах. Сталин не сразу решительно порвал с Рютиным, на некоторое время даже выдвинул его на важную должность руководителя «Союзкино». Но доносы быстро остановили эту карьеру. С осени 1930 года жизнь Рютина проходила только в тюрьмах, лагерях и на малозаметных должностях.