забастовку. Иной раз дело доходило до того, что служащие схватывались врукопашную с теми коллегами-ослами, которые упрямо доказывали, что за жалкую тысячу лир ничего лучшего и требовать нелепо.
На телевидении Пьерантони знал всех, и все привыкли к тому, что он молча ходит по залам и наблюдает за ними. Невысокий загорелый человек, с виду, казалось бы, немного даже флегматичный, но на деле полный взрывной энергии. Немногословный, сдержанный, он привык молчать с тех лет, когда служил на границе в отряде альпийских стрелков. Чаще всего он на горных лыжах совершал вместе с верными служебными собаками обход приграничной зоны по заснеженным горам. Однажды, когда они преследовали контрабандистов, его выстрелом из пистолета ранило в бедро. Он подал рапорт об увольнении из пограничной охраны, и его перевели на спокойное место в полицейское управление Милана. Казалось бы, сиди себе за столом да пиши протоколы, но и тут, в отделе предупреждения преступлений, он мотался по всему городу, правда, в машине, а не на лыжах.
— Когда же он придет? — спросил Валенцано по телефону и уставился на Шпагу, который судорожно мигал и делал ему какие-то знаки. Валенцано понял.
— Дело крайне срочное. Синьору Шпаге нужно переговорить с ним еще до восьми. Вечером у него телепередача и… — Тут Шпага вырвал у него трубку.
— Это я, Шпага, — прохрипел он. — Разыщите Пьерантони во что бы то ни стало. Меня грозятся убить… Нет, нет, никаких старших сержантов. Мне надо поговорить именно с Пьерантони. Ясно вам?
Он бросил трубку на рычаг и снова принялся читать, вернее, изучать письмо, состоявшее всего из двух фраз.
— Но что все-таки произошло?
Паола поднялась с кресла, подошла и протянула руку.
— Покажи, что там.
Шпага ничего не ответил. Тогда она зашла сзади и прочитала, заглядывая через его плечо.
«Ты обречен. Во время телешоу я тебя прикончу, паяц».
— Так я и знала! — воскликнула она, но без тени волнения, и это привело Шпагу в тихое бешенство. А она злорадно порадовалась, что предсказания мадам Лупис сбываются, и главное, после тысяч и тысяч восторженных, дурацких эпитетов кто-то назвал его паяцем, каковым она и считала мужа. Заметив однажды, что, в об-щем-то, безобидное слово «паяц» больнее всего задевает его самолюбие, она во время исступленных ссор всегда сама так его называла. Он же очень себя ценил и считал подобное оскорбление не только незаслуженным, но и подлым.
Ну вот, а теперь еще кто-то убедился, что ее муж — паяц.
— Что?
Шпага вскочил и со злобой подбежал к жене, что прямо-таки поразило Валенцано — в студии Шпага даже с простыми помощницами обращался деликатнейшим образом, словно это фарфоровые статуэтки.
— Что ты знала?
— Что тебе хотят навредить. Лупис сказала, что ты сейчас в самой критической фазе.
— Кто хочет мне навредить?
— Этого она не открыла.
Шпага деланно захохотал. Конечно. Взяла и не сказала, эта корова. Приходит, раскидывает свои гнусные сети, а потом, мило так, предупреждает — ваш муж в ловушке. Тут он, к собственному удивлению, понял, что в самом деле поверил предсказаниям старухи в дурацком полутраурном платье. До сих пор он в душе обвинял эту ведьму лишь в наглости, не решаясь признать, что она — вестник несчастья. А вот теперь это подтвердилось.
— Но что она, черт побери, в точности сказала?
— Что в созвездии Близнецов и Марса наступила критическая фаза. А это грозит тебе неприятностями на весь цикл, который начался сегодня.
— Разрешите посмотреть? — робко сказал секретарь Валенцано, протягивая руку к письму. Пока он заметил лишь, что автор письма даже не прибег к печатным буквам.
Шпага неохотно протянул ему письмо и спросил:
— Они хоть сказали, где сейчас находится Пьерантони?
— Нет. У него сегодня свободный день. Но они постараются его разыскать.
Валенцано сразу отметил, что написано письмо изящным почерком. Анонимный адресат явно не боялся графологической экспертизы и изложил свои угрозы четким почерком без помарок. Буква Т красиво сливалась с последующими согласными, а двойное Ф было выведено просто элегантно. Скорее всего это просто шутка.
Все же Валенцано не рискнул высказать свои умозаключения, ведь Шпага, несомненно, принял угрозу всерьез и сильно испугался.
Но за него это сказала Паола.
— Да нет же, это просто глупая шутка.
— Еще бы, тебе-то самой ничего не грозит! В крайнем случае рискуешь стать вдовой, веселой вдовой.
Он сбросил с колен морду Балайки, которая удалилась, крайне обиженная полным пренебрежением к ее ласковому участию.
— Помните, однажды Лючии тоже угрожали смертью, — сказал Валенцано, пытаясь успокоить Шпагу.
— При чем тут это? Тогда ничего не случилось потому, что девочку тщательно охраняли, — мгновенно возразил Шпага. Он с досадой вспомнил, как на целую неделю Пьерантони превратил виллу в настоящую крепость.
— А я уверена, что и тогда письмо написал любитель глупых сенсаций. Если у человека столь подлые намерения, он наверняка не станет сообщать о них заранее.
Изложив свою точку зрения, Паола снова села в кресло напротив балконной двери, и борзая сразу подбежала к ней и стала ласкаться.
Шпага невольно сравнил нынешнее обидное равнодушие жены с той истерикой, которую она закатила, когда прибыло письмо с угрозой убить дочку. Им пришлось потом отправить Лючию в швейцарский колледж, лишь бы Паола наконец успокоилась.
Прежде чем стать его женой, Паола была одной из его горячих поклонниц, начинавших вопить, едва он появлялся в студии. И вот всего за шесть лет обожание сменилось полным равнодушием, даже враждебностью. Шпага никак не мог себе объяснить этой метаморфозы, считая, что и в семейной жизни он неизменно вел себя образцово, был прекрасным мужем.
«Вот кто изменился, так это Паола. Сразу после замужества она стала обвинять его в душевной черствости. Иными словами, в том, что для него важнее всего итальянское радиотелевидение. Ей и в голову не приходило, что Джанджиджи Шпагароло стал любимым ведущим Жаном Луи Шпагой только потому, что он всячески ублажал зрителей, а уж если ты скачешь на льве, то держись. Упадешь — разобьешься в кровь».
Шпаге казалось, что Паола должна была понимать, нет у него времени и сил для долгих вечерних чаепитий и бурных страстных ночей. Может он хоть дома, черт возьми, наконец, расслабиться!
Тогда незачем было жениться, возражала Паола.
Да, но жена нужна. Это и престижно, и защищает от безумных выходок кретинок, готовых любой ценой окрутить тебя.
К тому же вначале он Паолой всерьез увлекся, и только это ее оскорбительное равнодушие и вечное недовольство отвратили его физически. А ведь у нее удивительные упругие груди — два большущих шара.
— К нам идет Пьерантони, —