Читать интересную книгу Столпы Земли - Кен Фоллетт

Том вошел внутрь. Дом представлял собой добротную деревянную постройку с очагом. По стенам были развешаны чистенькие инструменты, а в углу лежал здоровенный точильный камень. Возле массивной деревянной скамьи стояли два каменотеса и топорами обрабатывали каменную глыбу.

— Привет вам, братья, — сказал Том, используя принятое среди ремесленников обращение. — Кто здесь у вас за главного?

— Ну я, — отозвался один из них. — А кличут меня Гарольдом из Ширинга.

— Я старший строитель Кингсбриджского собора. Мое имя Том.

Какое-то время Том изучающе вглядывался в лицо Гарольда. Это был бледный, запыленный человек с блекло-зелеными глазами, которые он беспрестанно щурил, словно защищаясь от летящей в них каменной пыли. Небрежно облокотившись на скамью, он напустил на себя безразличный вид, однако явно нервничал и побаивался. «Прекрасно знает, зачем я здесь», — отметил про себя Том, а вслух сказал:

— Да вот, привел своих людей добывать камень.

Вслед за Томом в дом вошли стражники, а за ними — Отто и остальные каменотесы. Теперь же в дверь протискивались еще и несколько работников Гарольда, прибежавших узнать, по какому поводу суматоха.

— Каменоломня принадлежит графу, — возразил Гарольд. — Хочешь брать камень — получи у него разрешение.

— Не нужно мне никакого разрешения, — заявил Том. — Когда король пожаловал графу Перси Хамлею каменоломню, он также даровал Кингсбриджскому монастырю право добывать здесь камень.

— Что ж, по-твоему, мы должны убираться?

— Вовсе нет. Я совсем не хочу лишать твоих людей работы. Камня-то вон — целая гора, на несколько соборов хватит. Можно же договориться, места здесь достаточно для всех.

— Я не согласен, — уперся Гарольд. — Я подчиняюсь лишь графу.

— Ну а я подчиняюсь приору Кингсбриджа, и, нравится тебе это или нет, завтра утром мои люди приступят к работе.

Но тут раздался голос одного из стражников:

— Не приступят — ни завтра, ни в другой день.

До этого момента Том еще лелеял надежду на то, что, хотя Перси и нарушал королевский указ, если на него поднажать, он выполнит условие их договора и позволит монастырю брать камень. Однако стражник ясно дал понять, что ему велено гнать прочь монастырских каменотесов. А это в корне меняло дело. С упавшим сердцем Том осознал, что добром камня ему не получить.

Говоривший стражник был коренастым, задиристым на вид малым лет двадцати пяти. Выглядел он глуповатым, но упрямым — с таким черта с два договоришься. Бросив на него вызывающий взгляд. Том спросил:

— А ты кто такой?

— Я управляющий графа Ширинга. Он приказал мне охранять эту каменоломню, что я и собираюсь делать.

— Интересно — как?

— Мечом. — Он положил руку на эфес висящего у пояса оружия.

— А как, ты думаешь, поступит с тобой король, когда ты предстанешь перед его судом за нарушение мира в королевстве?

— Что ж, значит, так тому и быть.

— Но вас только двое, — не унимался Том. — Нас же семь мужчин да четверо мальчишек, и к тому же сам король разрешил нам работать здесь. Если мы вас убьем, нас не повесят.

Стражники, похоже, призадумались, но, прежде чем Том успел продолжить, за его спиной раздался голос Отто.

— Минуточку, — пробасил он. — Я привел сюда своих людей, чтобы добывать камень, а не драться.

У Тома упало сердце. Если каменотесы не собирались постоять за себя, надеяться было не на что.

— Да не трусь ты! — Том укоризненно посмотрел на Отто. — Неужели ты позволишь паре сопляков лишить тебя работы?

Старый каменотес насупился.

— Я не стану драться с вооруженными людьми, — буркнул он. — Я уже десять лет зарабатываю денежки, так что не так уж мне эта работа и нужна. А кроме того, еще не известно, кто здесь прав, а кто виноват, — мое дело маленькое, разбирайтесь сами.

Том взглянул на остальных. Оба сына Отто имели такой же упрямый вид, как и их отец. Конечно, они во всем будут следовать за своим родителем, который к тому же был еще и их мастером. Том вполне понимал Отто и, окажись он на его месте, наверное, гнул бы ту же линию. Он не стал бы без крайней надобности ссориться с вооруженными людьми.

Но от понимания того, что Отто по-своему прав, было не легче. Напротив, Том еще сильнее расстроился. Он решил попытаться еще раз.

— Никакой драки и не будет, — заговорил Том. — Они знают, что король их повесит, если они нас хоть пальцем тронут. Давайте-ка разводить огонь и устраиваться на ночлег, а утром — за дело.

— Да как же мы будем спать под боком у этих головорезов? — воскликнул один из сыновей Отто.

Послышался ропот одобрения.

— Выставим часовых, — в отчаянии проговорил Том.

Отто решительно затряс головой:

— Нет. Мы сегодня же уходим. Сейчас же.

Том оглядел собравшихся и понял, что проиграл. Еще утром он был полон великих надежд, и вот эти негодяи разрушили все его планы. Просто слов не было! Он не удержался и, уходя, с горечью бросил Гарольду:

— Вы пошли против воли короля, а это опасно. Так и передай своему графу Ширингу. И еще скажи ему, что если я, Том Строитель из Кингсбриджа, когда-нибудь доберусь до его жирной шеи, я вот этими руками удавлю его.

* * *

Джонни Восемь Пенсов сшил для маленького Джонатана миниатюрную монашескую сутану с широкими рукавами и клобуком. Малыш выглядел в ней настолько очаровательным, что вызывал всеобщее умиление, хотя, по правде говоря, она была не очень практична: клобук беспрестанно сваливался на глаза, а когда Джонатан ползал, его ноги путались в длинных полах.

Во второй половине дня, когда Джонатан уже проснулся после дневного сна (да и монахи успели подремать), Филип встретил его гуляющим с Джонни на том месте, которое когда-то было нефом церкви, а теперь служило площадкой для игры. В это время дня послушникам разрешали немного побегать, и Джонни наблюдал, как они играют в пятнашки, тогда как Джонатан внимательно изучал натянутые на колышки веревки, с помощью которых Том Строитель разметил план восточной части будущего собора.

Филип в приветливом молчании немного постоял возле Джонни, глядя, как носятся будущие монахи. Приор очень любил Джонни, которому необычайно доброе сердце компенсировало отсутствие ума.

Джонатан поднялся на ножки, схватившись за палку, вбитую Томом в землю в том месте, где будет северный вход церкви. Держась за привязанную к палке веревку, служившую весьма ненадежной опорой, он сделал пару неловких, осторожных шажков.

— Скоро пойдет, — сказал Филип Джонни.

— Он очень старается, отче, да только все падает на попку.

Присев на корточки, приор протянул к малютке руки:

— Иди ко мне. Ну же!

Джонатан заулыбался, обнажив неровные зубки. Продолжая держаться за натянутую веревку, он сделал еще шаг. Затем малыш повернулся к Филипу и с неожиданной отвагой тремя быстрыми, решительными шажками пересек разделявшее их расстояние.

— Вот молодец! — воскликнул Филип, поймав Джонатана в свои объятия. Он крепко прижал его к себе, чувствуя такую гордость, словно это было его собственным достижением, а вовсе не ребенка.

Джонни был взволнован не меньше.

— Пошел! Пошел! — закричал он.

Малыш начал вырываться. Филип поставил его на ножки в надежде, что он снова пойдет, но, как видно, для первого раза было достаточно, и, тотчас упав на коленки, ребенок пополз к Джонни.

Филип вспомнил, как возмущались некоторые монахи, когда он привез в Кингсбридж Джонни с маленьким Джонатаном, однако с Джонни было очень легко ужиться, если только не забывать, что он, по существу, является ребенком с телом взрослого человека, а Джонатан завоевал симпатии обитателей монастыря исключительно силой своего детского обаяния.

Но Джонатан был вовсе не единственной причиной волнений приора. Проголосовав за человека, который, как им казалось, способен сделать их жизнь более сытой, монахи почувствовали себя обманутыми, когда Филип ввел режим строжайшей экономии, дабы сократить ежедневные расходы монастыря. Это огорчало приора: ведь только так можно было выполнить задачу, которую он считал для себя главной, — построить новый собор. Монастырские чины тоже оказывали сопротивление осуществлению его планов: им никак не хотелось расставаться со своей финансовой независимостью, несмотря на то что они прекрасно понимали: без коренных преобразований монастырь обречен на гибель. А когда он потратил деньги на увеличение поголовья овец, дело чуть было не дошло до бунта. Но монахи по сути своей являются людьми, которым постоянно нужен кто-то, кто стал бы направлять их поступки, а епископ Уолеран — уж он-то мог бы подбить их на бунт — больше года провел, путешествуя в Рим, так что в конце концов братья поворчали-поворчали, да и успокоились.