Читать интересную книгу Волшебный корабль - Робин Хобб

— Я бы на твоем месте постарался поменьше внимания к себе привлекать. Если к тебе начнут приглядываться пристально…

Альтия ответила раздосадованно:

— Если я стану лучшей, мне, может, и маскарад не понадобится.

Он, кажется, ушам своим не поверил. Но зато пришел в ужас. Раскупорил кадку и сделал жест, как бы повелевая юнге срочно заняться просаливанием шкур. Вслух же сказал:

— Если двуногое зверье из твоей команды хоть на миг заподозрит в тебе женщину… тебя скопом затрахают до бесчувствия. Причем с еще меньшими угрызениями совести, чем они котиков убивают. Ты неплохая свежевщица, тем и ценна. Но если есть возможность употребить тебя еще и как корабельную шлюху, так почему бы и нет? И самое занятное, что они будут абсолютно уверены: ты с самого начала предвидела такое дело и сознательно на него шла…

Брэшен говорил тихо и очень серьезно. Альтию охватил холод, ничего общего не имевший с зябкостью мокрого снега. Не имело никакого смысла о чем-либо спорить. Альтия помчалась навстречу человеку с бочкой, в руках у нее были язык и сердце, вынутые из последнего зверя. И вновь включилась в работу, стараясь держать голову как можно ниже и не думая ни о чем… совсем ни о чем. Если бы у нее было время осознать, как это последнее время стало легко — ни о чем не думать, — она бы, наверное, испугалась.

В тот вечер по возвращении в лагерь Альтия наконец поняла, с какой стати скалу, давшую им приют, именовали Драконом. Лучик закатного солнца пробился сквозь тучи и как-то по-особому высветил нагромождение камней. Так вот почему Альтия раньше никак не могла увидеть дракона! Оказывается, он лежал на спине, прижимая передние лапы к черной груди, и врастая распластанными крыльями в землю. Громадное тело сводила мучительная судорога — дракон умирал, и смерь его была нелегкой. Альтия остановилась на вершине пригорка. Ей сделалось жутко. Кто мог высечь подобное изваяние?… И, ради всего святого, им-то, промысловикам, чего ради понадобилось разбивать рядом с ним свой временный лагерь?… Но вот освещение слегка изменилось… и выветренный камень, торчавший из песка, вновь стал обыкновенной скалой, лишь общими очертаниями слегка напоминавшей распростертого зверя. Альтия выдохнула с облегчением…

— Чуток стремно, когда первый раз вот так углядишь, а? — раздался из-за ее плеча голос Риллера. Альтия так и подпрыгнула от неожиданности.

— Чуток, — согласилась она. Потом с мальчишеской удалью пожала плечами: — Ну дак все едино это просто каменья.

Риллер понизил голос:

— А ты точно уверен? Заберись-ка ему на грудь да посмотри как следует, что там. Камень, камень — а лапы-то сжимают обломок стрелы! Нет, малыш, это самый взаправдашний труп жившего когда-то дракона. Его убили, когда мир еще был все равно как свеженькое яичко. С тех-то пор он тут и лежит да гниет себе помаленьку.

«Нечего мне мозги пудрить», — подумала Альтия, и юнга Этт фыркнул:

— Не было никогда на свете драконов.

— Не было? Только не говори этого ни мне, ни кому другому из моряков, кто ходил вдоль берега Шести Герцогств несколько лет назад! Я сам вот этими глазами видел драконов. И не одного-двух, а целую стаю. И были они всех видов и всех цветов, какие можно представить. Видел! И не один раз — ажно дважды. Кое-кто говорит, будто из-за них появились в море змеи, но я тебе скажу: неправда это. Я-то змей издавна встречал. В южных морях. Нынче, точно, их развелось не в пример прежнему, вот все люди в них и поверили, а то тоже сказкой считали. А ты походи-ка в море столько, сколько я, да побывай-ка в таких краях, куда меня заносило… тогда и поймешь, что на белом свете есть тьма невероятных вещей, и все они вусмерть настоящие, вот только не все их видали, а кто не видал, тот и верить не хочет.

Альтия подмигнула:

— Давай, Риллер, ври дальше. Складно у тебя получается.

— Ах ты вшивый щенок! — вполне чистосердечно оскорбился добрый матрос. — Ишь вообразил! Выучился ножиком ловко махать и решил уже, что оговариваться позволено, когда старшие рассуждают!

И зашагал прочь по склону.

Альтия пошла следом. «Надо было, — сказала она себе, — должным образом разевать рот, слушая его побасенки. Я ведь, в конце концов, четырнадцатилетний пацан, первый раз ушедший в дальнее плавание…» Да. Не надо было портить Риллеру удовольствие. Она ведь до сих пор видела от него только хорошее. Ладно — в следующий раз, когда он примется травить очередную матросскую байку, она изо всех сил постарается ему подыграть. У нее не было в команде человека ближе, чем Риллер.

Был поздний осенний вечер, когда «Проказница» вошла в очередной порт — уже четвертый по счету. Косые лучи солнца рвались сквозь тучи, озаряя город на берегу. Уинтроу стоял на баке, проводя свой обязательный вечерний час в обществе носового изваяния. Он стоял подле деревянной девушки, прислонившись к фальшборту, и смотрел на белые шпили, вздымавшиеся за маленькой гаванью. Уинтроу не обращался к Проказнице. Он вообще завел привычку подолгу молчать, вот только молчали они теперь вместе, а не каждый сам по себе. Проказница от всего сердца готова была благословить Майлда. С тех пор как бывший юнга подружился с Уинтроу, мальчик сильно изменился — и к лучшему.

Жизнерадостным его по-прежнему нельзя было назвать. Но небольшая дерзость — неотъемлемая, по общему мнению, черта корабельного юнги — определенно в нем появилась. Когда юнгой был Майлд, он был веселым нахалом. Шутил с каждым, кто готов был с ним посмеяться, и проказничал, как умел. Когда Майлда произвели в матросы, он тотчас сделался более серьезным, остепенился. И это тоже было как должно. Уинтроу в сравнении с ним сильно проигрывал. Было слишком очевидно, что душу он в работу не вкладывает. Когда моряки пытались подтрунивать, он либо пропускал шутки мимо ушей, либо неправильно понимал их и ошибался. И он был вечно убит горем: кому захочется общаться с таким?… А вот теперь, поди ж ты, понемногу начинал улыбаться. И даже вполне добродушно отшучиваться, когда его поддевали матросы.

И его мало-помалу стали принимать. Теперь ему с готовностью давали советы и предостерегали от ошибок, способных навлечь на него новые тяготы и труды. А он двигался от одного маленького успеха к другому, с похвальной быстротой постигая корабельные науки: зря ли его ум был подготовлен учиться, и учиться хорошо! Соответственно, матросы начали его время от времени подхваливать, и их одобрение пробуждало в нем чувство общности, чувство команды. Он становился ее частью. И кое-кто из моряков начал даже подозревать, что его вдумчивость и мягкое обращение вовсе не были порождены слабостью…

Одним словом, Проказница начинала на что-то надеяться.

Она подняла на него глаза. Его черные волосы на ветру выбились из косицы и лезли в глаза. И у нее екнуло сердце: она ни дать ни взять увидела призрак. Увидела Ефрона Вестрита в ту пору, когда он сам был подростком. Проказница извернулась и вытянулась вверх.

— Дай мне руку, — тихо сказала она Уинтроу.

Мальчик изумленно повиновался. Проказница знала: в глубине души он по-прежнему не вполне доверял ей. Никак не мог разобраться, от Са она или же не от Са. Но вот его загрубевшая рука коснулась ее ладони, а пальцы переплелись с ее гораздо более крупными пальцами…

И внезапно они слились воедино.

Уинтроу обнаружил, что смотрит на мир глазами своего деда. Ефрон любил эту гавань и людей, обитавших на острове. Сияющие белые шпили и купола были тем удивительнее, что поселение было, в сущности, небольшое. Большинство народа, именуемого каймара, обитало под зеленой сенью лесов, причем едва ли не в шалашах из ветвей. Они не обрабатывали землю, не распахивали полей — кормились охотой и дарами леса. Из их города не тянулось мощеных дорог, лишь извилистые тропинки, пригодные для пешеходов с ручными тележками. Совсем первобытный народ… если не принимать во внимание маленький город на Коготь-острове. Вот уж где мастера-ремесленники развернулись вовсю! В городе насчитывалось не более тридцати зданий — не считая бесчисленных торговых лотков вдоль рыночной улицы и бревенчатых купеческих лабазов на берегу. Зато каждое строение из тех, что составляли белое сердце города, было поистине чудом зодчества и ваяния. Дед Ефрон всякий раз находил время пройтись по мраморным площадям, разглядывая каменные лица героев, фризы на сюжеты легенд и арки, по которым карабкались растения — скульптурные и живые…

— И ты сохранила их и донесла, — разобрала Проказница еле слышный шепот Уинтроу. — Эти лики… Без тебя, без него… теперь я понимаю… Это как мои витражи. Свет проникает сквозь них, озаряя деяние моих рук… А твой труд доносит свет Са, лучащийся в этой красоте…

Проказница не особенно понимала таинственные речи Уинтроу. Но еще более загадочным оказалось испытываемое им чувство, передававшееся ей через пожатие рук. Стремление к единению, которым, по-видимому, он дорожил превыше всего. Он не просто любовался видением безупречно изваянных мраморных ликов. Для него они были лишь вещественным выражением чего-то большего. Чего-то, что пока от нее ускользало. Что-то насчет союза разных людей, плодом которого явилась не только телесная красота, но и… АРКФОРИЯ-СА. Это слово оказалось незнакомо Проказнице, но она попробовала уловить чувство, которое сопровождало его. Воплощенная радость… лучшее от природы и человека, обретшее зримый облик. Свидетельство и утверждение щедрого завета Са этому миру. Проказница ощутила в душе Уинтроу поистине крылатый восторг, какого она ни разу не замечала ни за кем из его родственников. И неожиданно для себя поняла: так вот чего ему столь отчаянно недоставало! Вот, значит, какими глазами смотреть на мир выучили его жрецы. Его наставники пробудили в нем жажду ничем не оскверненной красоты и добра. И он верил, что его призвание — следовать по пути добра. Искать добродетель и наслаждаться любым ее проявлением. И верить в добро…