Читать интересную книгу Двести лет вместе. Часть первая - Александр Солженицын

Как раз в западной части черты оседлости оставался сильным Бунд, и от Ленина узнаём в феврале 1915, что бундовцы «большей частью германофилы и рады поражению России»[1497]. Узнаём и: что во время войны автономистский еврейский «Форвертс» занимал ярко германофильскую позицию. В наши дни еврейский автор метко замечает о том времени: «Если вдуматься в формулу „За Бога, Царя и Отечество“… невозможно представить себе лояльного еврея, который примет для себя эту формулу всерьёз», в прямом смысле[1498].

Не то в столицах. Вопреки своему поведению в 1904-05, влиятельные столичные круги российского еврейства, да и русские либералы, в возникшем конфликте 1914 года предложили самодержавию свою поддержку, предложили – союз. «Патриотический подъём, охвативший Россию, не оставил в стороне и евреев»[1499]. «Это было то время, когда… Пуришкевич, видя русский патриотизм евреев, целовался с раввинами»[1500]. И в печати (не в «Новом времени», а в той самой либеральной, по Витте «полуеврейской», печати, выражающей и ведущей порывы общественности, буквально требовавшей в 1905 капитуляции всего строя) от первых дней войны вспыхнул вихрь патриотического энтузиазма. «Через голову маленькой Сербии меч поднят на великую Россию, защитницу неприкосновенного права миллионов на труд и на жизнь». На чрезвычайном однодневном заседании Государственной Думы, «представителей разных национальностей и партий в этот исторический день волновала одна мысль, одно великое чувство трепетно звучало во всех голосах… руки прочь от Святой Руси!.. Мы готовы на все жертвы для охранения чести и достоинства нераздельного государства Российского… „Бог, Царь и народ!“ – и победа обеспечена… В защиту нашей родины мы, евреи, выступаем… по чувству глубокой привязанности».

Даже если тут проявлялся и обоснованный расчёт на ответный благодарный жест – получить равноправие хотя бы по окончании войны, – правительству, принимая неожиданный союз, надо же было решиться выполнить, или обещать выполнить, свою сторону обязательств.

И действительно, для прихода равноправия разве требовалась непременно революция? Да поражение революции Столыпиным «привело к ослаблению интереса к политике как в русской, так и в еврейской среде»[1501], – что по крайней мере значило отход от революции. Как выразился Шульгин: «Воевать одновременно с евреями и немцами русской власти было не под силу. С кем-то надо было заключить союз»[1502]. Теперь нововозникший союз с российским еврейством надо было тут же закрепить формально: издать хотя бы обещающий документ, как был издан для поляков. Но такое мог охватить и на такое решиться – только Столыпин. Без него же теперь – это не было осмыслено, не было сделано. (А с весны 1915 – упущено и гораздо хуже.)

Конечно, у либеральных кругов, включая верхи российского еврейства, тут было и добавочное уверенное соображение. Ещё в 1907 (опять же безо всякой настоятельной надобности) Николай II дал втянуть себя в военный союз с Англией (и тем стянул на своей шее петлю будущего русско-германского столкновения). И ныне соображение всей российской передовой общественности было: что союз с демократическими державами и совместная с ними победа сделают неизбежной для России к концу войны всеобщую демократизацию, а значит устойчивое еврейское равноправие. Был смысл российским евреям, и не только столичным, – стремиться в этой войне к победе России.

Но этот смысл был перевешен суматошным, безразборным и массовым выселением евреев из прифронтовой полосы, приказанным Ставкой при великом отступлении 1915. Что у Ставки вообще оказались на то полномочия – результат неуклюжих решений в начале войны. В горячечные дни июля 1914, мечась перед надвигающимся жребием войны, Государь между делом, как второстепенный документ, подписал Временное Положение о полевом управлении войск, по которому Ставке предоставлялись неограниченные права во всех прифронтовых областях, на большую глубину – и безо всякого согласования с Советом министров. Этот документ не казался в тот момент серьёзным, ибо всегда предполагалось, что Верховным будет сам Государь, и конфликтов с кабинетом министров возникнуть не может. Но и в те же июльские дни 1914 министры же и отговорили Государя принимать Верховное Главнокомандование. Государь проницательно предложил этот пост своему любимцу пустомеле Сухомлинову, военному министру. Сухомлинов, естественно, отпорхнул от такого почёта – и пост достался в. кн. Николаю Николаевичу, а тот не счёл возможным начинать с ломки уже назначенного штата и сменить начальника штаба Верховного, каким уже до него был назначен генерал Янушкевич. А Положение-то о полевом управлении – при этом не изменилось. И теперь всё кормило управления одной третью России досталось ничтожному, даже не военному, а административному генералу Янушкевичу.

В самом начале войны на местах возникали приказы к выселению евреев из фронтовой полосы[1503]. В августе 1914 в газетах можно было прочесть: «Права евреев… Циркулярное телеграфное распоряжение всем губернаторам и градоначальникам приостановить акты массового или частичного выселения евреев». Но к новому 1915 году, как свидетельствует доктор Д. Пасманик, бывший всю войну на фронте врачом, «вдруг по всему фронту и во всех правительственных кругах заговорили об еврейском шпионаже»[1504].

Именно Янушкевич, летом 1915, прикрывая отступление русских армий, казавшееся тогда ужасающим, стал издавать распоряжения о массовых высылках евреев из прифронтовой полосы – высылках огульных, безо всякого разбора личной вины. Удобный ход: свалить все поражения на евреев.

Может быть, это обвинение возникло и не без поджига от германского генштаба, издавшего воззвание к российским евреям: восставать против своего правительства. Но более принято мнение, которое развивают многие источники, – что это произошло под польским влиянием. Как раз перед войной в Польше вспыхнул, пишет Слиозберг, резкий антисемитизм, «борьба против еврейского господства в промышленности и торговле… Война застала агитацию против евреев… в зените и… поляки всячески старались опорочивать еврейское население в глазах Верховного командования распространением небылиц и легенд о еврейском шпионаже»[1505]. – Тотчас после обещательного августовского (1914) воззвания Николая Николаевича к полякам – в Варшаве был создан поляками Центральный обывательский комитет, и в него не включили ни одного еврея, хотя в Польше евреев было 14%. В сентябре произошёл и еврейский погром в Сувалках[1506]. – А при отступлении 1915 «возбуждённое настроение армии легко поддалось на польский навет»[1507]. Пасманик утверждает, что он «в состоянии доказать, что первый слух о еврейском предательстве был пущен поляками», часть поляков «сознательно помогала немцам. Желая отвести от себя подозрения, они начали усердно распространять слух о еврейском шпионаже»[1508]. Несколько источников подчёркивают именно в связи с выселением, что сам Янушкевич был «поляк, принявший православие»[1509].

Да, он мог такое влияние испытать, но мы не считаем этих объяснений достаточными или как-либо оправдывающими русскую Ставку.

Конечно же, евреи прифронтовой полосы не могли разорвать свои связи с соседними посёлками, прекратить «еврейскую почту» и сделаться врагами своих же соплеменников. К тому же, евреям российской черты оседлости немцы казались тогда высоко-культурной европейской нацией, не то что русские и поляки (чёрная тень Освенцима ещё не легла на землю и не пересекла еврейского сознания…). В то время корреспондент «Таймс» Стивен Грэм сообщал, что как только на море появляется немецкий дымок, так еврейское население Либавы «забыло русский язык» и начинает говорить по-немецки. При необходимости эвакуироваться – евреи предпочитали в сторону немцев. – И неприязнь, испытываемая ими от российской армии, а затем выселение – только и могли вызывать ответную горечь, а кого подтолкнуть и к нарочитой помощи немцам.

К обвинению евреев-местных жителей добавлялось и обвинение против евреев-солдат в трусливости и дезертирстве. Протопресвитер российской Армии о. Георгий Шавельский, постоянно находившийся в Ставке, но ездивший и в части и осведомлённый в стекающихся новостях, в своих воспоминаниях пишет: «с первых же дней войны… начали усиленно говорить об евреях, что евреи-солдаты трусы и дезертиры, евреи-жители – шпионы и предатели. Рассказывалось множество примеров, как евреи-солдаты перебегали к неприятелю, или удирали с фронта: как мирные жители-евреи сигнализировали неприятелю, при наступлениях противника выдавали задержавшихся солдат, офицеров и пр. и пр. Чем дальше шло время и чем более ухудшались наши дела, тем более усиливались ненависть и озлобление против евреев. С фронта слухи шли в тыл… создавая настроение, уже опасное для всего русского еврейства»[1510]. – Социалист-поручик М. Лемке, сидевший тогда в Ставке, списывал в свой тайный дневник из донесения с Юго-Западного фронта от декабря 1915: «усилилось до угрожающих размеров перебегание от нас к неприятелю евреев и поляков не только с передовых позиций, но и из тыловых учреждений»[1511]. – В ноябре 1915 даже на заседании бюро Прогрессивного Блока можно было услышать (по милюковским записям заседания): «Какой народ доказал свой непатриотизм?» – «Евреи»[1512].