Гендельсон остался греть озябшие руки, я потихоньку выбрался наружу. Полумесяц поднялся на темное небо весь, его передвинуло на другую сторону небосвода, свет падает резкий, контрастный. Стена и ворота выглядят даже четче, чем днем, когда яркий свет слепил, сглаживал все щели и неровности. Сейчас стена очень походит на кремлевскую, с той лишь разницей, что сложена из массивных глыб из серого гранита. И, похоже, там поверху, как по Китайской стене, могут проехать на колеснице. Что важнее, там можно стоять не цепочкой по одному, а целыми отрядами.
В серой стене, сейчас серебристой, зияли каверны. Не щели, однако глубокие трещины, вмятины, черные от копоти пятна. Вся стена выглядела бесконечно старой, дряхлой, что вот-вот рассыплется под собственным весом, стоит еще чуть расшатать в основании хотя бы камень…
Костер догорал, Гендельсон заснул сидя. Я тихонько лег, но он вздрогнул, с непонимающим видом открыл глаза.
– Что?.. Я заснул?.. Не может быть…
– Козни дьявола, – сказал я иронически. – Спите, сэр Гендельсон.
– Что-нибудь новое?
Я в полутьме сдвинул плечами.
– Что увидишь… Кернелю хреново. Если бы раньше, мы бы зайчиками перед приходом войск. Теперь хрен проскочишь!..
В темноте его голос прозвучал совсем просяще:
– Совсем ни щелочки?
– Только через ряды всего войска, – ответил я грубо. – А их там на мили один к одному, плюнуть некуда.
– Плюйте на них, – послышался голос из темноты. Я с удивлением ощутил, что это Гендельсон изволил пошутить. – Вы знаете, сэр Ричард… я беру свои слова назад.
– Какие? – спросил я.
– Да все в ваш адрес, – прозвучал несколько скомканный голос. – Их было много. Благородство крови – случайность судьбы, мне особо гордиться нечем. Но вот благородство поступков… это главное для благородного человека.
Я ответил грубо:
– Ну, это для благородного. Я же простолюдин.
– Я же принес свои извинения, сэр Ричард… Благородство чувств не всегда сопровождается благородством манер, вы это доказали. О благородном человеке нельзя судить по мелочам, но ему можно доверять великие дела. Низкому нельзя доверять великие дела, но о нем можно судить по мелочам. Король вам доверил великое дело, сэр Ричард. Теперь я вижу, что совсем не зря…
Мне стало неловко, я проворчал:
– То, что люди принимают за благородство, чаще всего оказывается переряженным честолюбием. Просто человек, презирая мелкие выгоды, идет к крупным, понятно?
В темноте долго слышались только кряхтенье, вздохи, сопенье, наконец он проговорил тихо:
– Благородство – это готовность действовать вопреки собственным интересам. Вы держитесь все время более чем благородно. Как истинно благородный человек, вы предъявляете требования только к себе, в то время как низкий… к другим. Мне очень стыдно это признать, но это я вел себя, как человек самого низкого происхождения. Благородный живет в согласии с другими людьми, но не следует за ними, низкий следует за другими, но не живет с ними в согласии… как я следую за вами, но все время требую к себе особого отношения. Мне стыдно, сэр Ричард. Простите меня!
Кровь прилила к моим щекам, я возненавидел себя, стыд опалил даже уши. Я с трудом выдавил грубо:
– Что за ерунда… Спите, сэр Гендельсон. Завтра очень тяжелый день! Все, что было раньше, это цветочки…
После паузы он вздохнул.
– Все это время я был для вас обузой, сэр Ричард. Мы уцелевали чудом. Но уже исчерпан лимит даже на мелкие чудеса… а чтобы спастись завтра, потребуется даже больше, чем большое чудо. Доброго сна вам, сэр Ричард!.. Мне кажется, в следующий раз я лягу спать уже в раю… или в аду.
Он затих, я долго лежал без сна. Похоже, ему даже в голову не приходит, что можно отступить, спасти шкуру. Ведь говорят же нашим героям-десантникам, отправляя в горячие точки: «Уцелеть любой ценой!», что значит – лучше всего отступить и спрятаться, вообще не высовываться. А для него – добраться до Кернеля любой ценой. Даже если вползет туда израненный, на последнем издыхании. Или – красиво погибнуть, пробиваясь к осажденной крепости. Это да, это вернее. Драться он никак не может – ни красиво, ни некрасиво, зато даст себя поднять на копья, оттуда выкрикнет что-нибудь героически-глупое.
Ах-ах, сказал я себе зло. Голубая кровь, белые кости, двадцать поколений благородных предков, не посрамим, пся крев, под барабанный бой и во весь рост, на кланяясь ядрам, мы все наполеоны…
Сон долго не приходил, а когда я наконец провалился в эту черную бездну, облегчение не пришло, а, напротив, обуял ужас. Я видел, что черный ангел и белый все еще бьются, но белый изнемогает, он прижат на Краю Земли к хрустальной сфере, окружающей мир, вот-вот сфера расступится, ангел рухнет в бездну, в ничто, где исчезают даже бессмертные ангелы…
И еще я увидел Зорр, но не блистающий Зорр, а весь покрытый лишаями, струпьями. Башни перекосились, стены на моих глазах рушились. Люди с криками бегут из города. Их плоть отваливается на ходу, над городом тучами носятся огромные черные летучие мыши. Они страшно кричат, на дома и на улицы падают струи жидкого зловонного помета. Объятый ужасом, я пытался вспомнить что-то страшное, связанное с этими летучими мышами, но вспомнить не мог, ледяной страх и отчаяние вошли в меня с такой силой, что я заорал, дико и жутко…
Проснулся, сердце колотится так, что вот-вот выскочит через уши. К счастью, не орал, только губами пошлепал, трус несчастный. Всего лишь кошмар, ничего сверхъестественного, все объяснимо: поел слишком жесткого мяса, заснул на левом боку, костер затух, а здесь холодина собачья, кто-то воет поблизости…
Вздрогнув, я кое-как раздул почти угасшие угли, набросал сухих щепочек. Костер разгорелся, но вместе с ним разгоралась и заря. Вчера мы забрались довольно-таки глубоко в пещеру, вход зияет в десяти шагах, так что слабый дымок рассеивается еще здесь.
Я с трудом встал, кости застыли, как у ревматика. Цепляясь за стену, кое-как разогнул спину, там хрустит, доковылял до выхода. Утро морозное, иней на камнях. Между этими старыми разрушенными горами и теми, молодыми, куда вроде перекрывает крепостная стена Кернеля, лежит укрытая туманом долина… нет, это не туман, откуда он на таком свежем горном воздухе, это дым от тысяч костров!
Меня начала колотить дрожь. Холод забирался в меня все глубже. Никогда нам не пройти через эту долину. У каждого костра пять-семь человек, а костры чуть ли не вплотную один к другому. Даже превратись я в невидимку, и то наступал бы на ноги всем, и далеко не прошел бы, не прошел…
На той стороне верхушки гор вспыхнули. Золотой свет медленно опускается вниз, каменная стена горного хребта во всем величии, наконец ярко загорелись верхушки башен по обе стороны ворот. Я сперва не сообразил даже, что случилось, почему такой яркий золотой свет, тем временем высокие стрелы башен с блестящими верхушками медленно удлиняются, золотистость теснит серый угрюмый цвет вниз, к земле.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});