И главное, опять мистика!
Дмитрий Быков, писатель (Москва)
Знаете, была в 1950-1960-е годы целая плеяда фантастов, которые наметили развитие жанра лет на сто, а то и на двести вперед. Среди них Рей Брэдбери был наиболее поэтом. Он, конечно, великолепно избыточен стилистически — это проза на грани поэзии. К тому же он великий изобретатель фабул: многие его идеи (например, рассказ «И грянул гром») заложили в литературе целые направления. Но самое точное, что он сказал: «Любой старик — это машина времени». И он сам был такой машиной времени, связывающей нас с великими временами.
Татьяна Сапрыкина, писатель (Новосибирск)
Для меня Брэдбери — человек, который пишет о людях, всю жизнь проживших в старом, знакомом доме и вдруг обнаруживших, что у них на чердаке — окно в вечное лето (или в лес, или вообще нет крыши и т. д.). Его герои кажутся жителями одного маленького, провинциального, но тем не менее на удивление «резинового», необъятного городка. Это не совсем тот реальный городок, который есть, скажем, у Фэнни Флэг («Жареные зеленые помидоры»), потому что у Брэдбери у его людей вместо крови и вправду — вино из одуванчиков. Для меня тексты Брэдбери как бы посыпаны особой пряной пыльцой — это сродни тому, как импрессионисты кажутся пропущенными через определенный цветовой (световой, композиционный) ракурс или Вуди Аллен имеет привкус вечно инспектирующего интеллектуала, создающего неврастенические ситуации. Брэдбери, даже сидя за пишущей машинкой, ходит по земле, едва касаясь ее и одновременно проваливаясь в нее по щиколотки. Его трава в любое время года опрыскана парным молоком, его девушки лечатся от меланхолии лунным светом в кроватях, выставленных на всеобщее обозрение, а его парни, зубоскаля и паскудничая, по очереди носят костюм цвета сливочного мороженого. А его старушки давно дали смерти крепкий пинок под зад, и, в общем, где-то в нас во всех наверняка есть этот волшебный баланс реальности и вымысла, который у Брэдбери виден как при макросъемке. С некоторых пор Брэдбери — это один из моих теплых внутренних котов, которые ласкаются о ноги, лечат промозглым вечером и урчат перед сном.
Владимир Захаров, физик-теоретик, академик РАН, поэт (Москва, Россия — Тусон, США)
По моему мнению, Рей Брэдбери был подлинный гений. Когда мы прочли «451° по Фаренгейту», мы были ошеломлены. Все были ошеломлены — и мальчики, и девочки.
«На линованной бумаге пиши поперек» — это надолго стало девизом и паролем для узнавания «своих».
Потом пришли «Марсианские хроники» — помню, как меня пронзил рассказ «Будет ласковый дождь».
Совсем недавно, еще при жизни Брэдбери, я перечитал его главную книгу по-английски. И опять — было сильнейшее переживание. Когда читаешь на чужом языке, не имеешь права читать по диагонали, а читая внимательно, обнаруживаешь множество замечательных деталей, по тем или иным причинам пропущенных ранее.
Я думаю, что фантасты — это прежде всего философы. Причем лучшие фантасты — едва ли не лучшие философы, неважно, что их философские воззрения часто изложены в несколько искусственной художественной форме. А Рей Брэдбери был лучшим из лучших. Хотя все его повести и рассказы полны обличений и едкого сарказма, он неуклонен, он тверд в утверждении истинного смысла существования человеческой цивилизации или, более широко говоря, — высокого смысла существования разумной жизни.
Алексей Калугин, писатель (Москва)
В мои школьные годы повальное увлечение фантастикой было сродни всеобщему преклонению перед рок-музыкой. И то и другое имело статус чего-то если не совсем запретного, то и не до конца легального. И то и другое несло в себе разрушительный дух вольнодумства, без которого невозможна молодость. В то время не существовало понятия «культовый». То есть само слово, конечно, мелькало в печати и в разговорах, однако не употреблялось в его нынешнем значении. Зато было множество сущностей, которые подходили под определение «культовый», как ничто из того, что этим словом называют сегодня. Например, группа Nazareth, которую никто не слышал, но все знали, что это — очень круто. Якобы был еще четвертый фильм из серии о Фантомасе — с Жаном Маре и Луи де Фюнесом, сюжет которого мог рассказать любой ваш приятель, но который на самом деле никогда не был снят. И наконец, была книга «Марсианские хроники» — общепризнанный шедевр фантастики.
Когда меня спрашивали: «А ты читал “Марсианские хроники?» — я с чувством собственного превосходства отвечал; «Разумеется».
И это была чистая правда, хотя в то время я мало мог рассказать о самой книге.
Дело в том, что я прочитал «Марсианские хроники» слишком рано для того, чтобы что-то в ней понять. Случилось это в возрасте шести лет, когда меня впервые на все лето отправили в пионерский лагерь. В системе тех пионерских лагерей мне больше всего не нравилось то, что там всё нужно было делать по команде и всем вместе. Кажется, даже в библиотеку нас водили строем. И система выдачи книг была там тоже своеобразная. Желающие приобщиться к литературе выстраивались в очередь. На столе лежала большая стопа книг. Библиотекарша брала книгу сверху, заносила ее название в карточку и вручала тому, кто находился по другую сторону стола. Таким образом, мне досталась книжка про собачек, а моему соседу — серый, почти квадратный томик, на обложке которого значилось: «Марсианские хроники». На соседа моего «Хроники» эти особого впечатления не произвели, поэтому совершить обмен оказалось нетрудно.
Удивительно, что многие воспоминания того лета давно растворились в потоке времени, а впечатление от книги — осталось. Прежде всего — ощущение чего-то чрезвычайно необычного. Причем необычного не в смысле чего-то неожиданного, странного или удивительного, нет, скорее — просто идущего вразрез с привычным, знакомым. Это был своего рода портал в какое-то иное измерение. Или заклинание, дающее возможность увидеть то, что прежде было недоступно взгляду.
Я действительно тогда ничего в книге не понял, но она меня зачаровала.
Это была, наверное, первая книга в моей жизни, которую можно было читать не последовательно, страницу за страницей, а просто открыв на любом месте. Я постоянно таскал ее с собой и открывал страницы именно так. Меня завораживали диковинные имена: господин ААА, доктор УУУ, инженер ТТТ. Изящное сочетание простоты и таинственности наводило на мысль о том, что автору известен какой-то секрет, способный внезапно перевернуть всю мою жизнь. Вот только недостает внимательности, сообразительности, ясности ума, знаний, опыта — в общем, чего-то очень важного недостает мне для того, чтобы понять, о чем все-таки автор говорит. И когда я прочел ее уже в сознательном возрасте, секрет открылся…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});