– Да, ну и что? – спросил король.
– Как что? Ваше величество, если Генрих IV носит трехцветную кокарду, то и вам не зазорно ее носить.
– Конечно, – смешался Людовик XVI, – и если бы она у меня была…
– Так вот! – сказал Бийо, возвышая голос и поднимая руку. – От имени народа я преподношу вам эту кокарду вместо вашей и прошу вас принять ее.
Подошел Байи.
Король был бледен. Он начинал чувствовать, что на него оказывают давление. Он вопросительно посмотрел на Байи.
– Ваше величество, – сказал Байи, – это отличительный знак всех французов.
– В таком случае, я его принимаю, – ответил король, беря кокарду из рук Бийо.
И сняв белую кокарду, он прикрепил к своей шляпе трехцветную.
По площади прокатилось громкое победное «ура». Жильбер отвернулся, глубоко уязвленный. Он считал, что народ слишком быстро наступает, а король слишком быстро сдает позиции.
– Да здравствует король! – крикнул Бийо, подавая сигнал к новому взрыву рукоплесканий.
– Король умер, – пробормотал Жильбер, – во Франции больше нет короля.
Тысяча поднятых шпаг образовала стальной свод, протянувшийся от того места, где король вышел из кареты, и до самой залы, где его ждали.
Он прошел под этим сводом и скрылся в Ратуше.
– Это вовсе не Триумфальная арка, – сказал Жильбер, – это Кавдинское ущелье. – И добавил со вздохом. – Боже мой, что скажет королева?
Глава 38.
ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ВЕРСАЛЕ, ПОКА КОРОЛЬ СЛУШАЛ РЕЧИ ЧЛЕНОВ ГОРОДСКОЙ УПРАВЫ
В Ратуше короля встретили с большим почетом: его называли Спасителем свободы.
Короля попросили выступить, ибо жажда речей становилась день ото дня все сильнее; королю же хотелось наконец узнать, что думают на самом деле его подданные. Поэтому, прижав руку к сердцу, он произнес только одну фразу:
– Господа, вы всегда можете рассчитывать на мою любовь.
Пока он слушал в Ратуше сообщения правительства, – ибо начиная с этого дня во Франции вдобавок к власти короля и Национального собрания появилось настоящее правительство, – народ на улице глазел на прекрасных королевских лошадей, позолоченную карету, лакеев и кучеров его величества.
Питу после ухода короля в Ратушу накупил на подаренный папашей Бийо луидор синих, белых и красных лент и, смастерив из них национальные кокарды всех размеров, украшал ими уши лошадей, сбрую и весь экипаж.
Толпа последовала его примеру и превратила королевскую карету в настоящую лавку кокард.
Кучер и выездные лакеи были увешаны ими.
Кроме того, несколько дюжин запасных кокард оказались в самой Ратуше.
Надо заметить, что господин де Лафайет, верхом разъезжавший по площади, пытался разогнать этих ревнителей национального флага, но это ему не удалось.
Поэтому, когда король вышел из Ратуши, он увидел всю эту пестроту и издал удивленный возглас.
Затем он знаком подозвал к себе господина де Лафайета.
– Господин де Лафайет, – сказал король, – я искал вас, чтобы сказать, что я утверждаю вас в должности главнокомандующего Национальной гвардией.
И он сел в карету под приветственные возгласы толпы.
Что до Жильбера, то, перестав тревожиться за короля, он остался в зале заседаний вместе с выборщиками и Байи.
Прения еще не кончились.
Однако услышав громкие крики, которыми провожали короля, он подошел к окну и бросил последний взгляд на площадь, чтобы понаблюдать за поведением своих двух приятелей.
Они по-прежнему были или казались лучшими друзьями короля.
Вдруг Жильбер увидел, как по набережной Пеллетье мчится покрытый дорожной пылью всадник, перед которым почтительно и покорно расступается толпа.
Народ, добрый и любезный в этот день, с улыбкой повторял: «Офицер короля! Офицер короля!» и приветствовал его криками: «Да здравствует король!»
И женские руки гладили взмыленного коня.
Этот офицер подъехал к карете в то мгновение, когда дверца ее закрылась за королем.
– Это вы, Шарни? – удивился Людовик XVI и тихо спросил:
– Как там дела?
Потом еще тише добавил:
– Как королева?
– Очень встревожена, ваше величество, – ответил офицер, просовывая голову в карету.
– Вы возвращаетесь в Версаль?
– Да.
– Вот и прекрасно! Успокойте наших друзей, все прошло как нельзя лучше.
Шарни откланялся, поднял голову и заметил господина де Лафайета, который дружески кивнул ему.
Шарни подъехал к Лафайету, и тот протянул ему руку; в результате толпа перенесла королевского офицера вместе с лошадью с того места, где они находились, на набережную, где под бдительным надзором солдат Национальной гвардии народ на пути короля уже стоял шпалерами.
Король приказал ехать шагом до площади Людовика XV; там личная охрана короля с нетерпением дожидалась его возвращения. Начиная с этого мгновения, нетерпение охватило всех, лошади побежали рысью, и по мере приближения к Версалю бежали все быстрее и быстрее.
Наблюдающий из окна Жильбер видел появление всадника, хотя и не узнал его. Он догадывался, как беспокоится королева, тем более, что за последние три часа невозможно было отправить в Версаль ни одного гонца, не возбудив подозрений толпы и не выдав своей слабости.
Однако он воображал себе лишь малую часть того, что на самом деле происходило в Версале.
Дабы не утомлять читателя слишком длинной лекцией по истории, вернемся в королевскую резиденцию.
Последний гонец прискакал к королеве в три часа.
Жильбер сумел его отправить в то мгновение, когда король, пройдя под стальным сводом, целый и невредимый входил в Ратушу.
При королеве находилась графиня де Шарни, только что поднявшаяся с постели, где ее со вчерашнего дня удерживало сильное нездоровье.
Она все еще была чрезвычайно бледна; у нее едва хватало сил поднять глаза: веки тотчас тяжелели и опускались, словно под гнетом скорби или стыда.
При ее появлении королева улыбнулась ей той легкой, ни к чему не обязывающей улыбкой, которую придворные привыкли видеть на лицах государей.
Королева, все еще пребывающая в радостном возбуждении оттого, что Людовик XVI в безопасности, сказала приближенным:
– Еще одна хорошая новость, господа! Дай Бог, чтобы так шло и дальше!
– Напрасно ваше величество опасается, – отвечал кто-то из придворных, – парижане слишком понимают, что они в ответе за короля.
– Однако, – спросил другой придворный, – ваше величество уверены в правдивости донесений?
– Да, – сказала королева, – тот, кто мне их посылает, поручился за короля головой; впрочем, я считаю его нашим другом.