— Как бы не так! Я-то его хорошо знал: отъявленный был мерзавец!
Прощальные слова замирают в воздухе. Священники в последний раз благословляют тело, и все расходятся; в этом дальнем уголке кладбища остаются одни могильщики, которые спускают гроб в глубокую яму. Веревки шуршат, дубовый гроб поскрипывает. Граф де Вертейль — у себя.
За все это время графиня не пошевельнулась на своей кушетке; устремив глаза к потолку, перебирая кисти пояса, она предается мечтам, вызывающим легкий румянец на ее нежных, отливающих тусклым золотом щеках.
II
Госпожа Герар — вдова. Ее муж, которого она потеряла восемь лет назад, был председателем суда. Она принадлежит к верхушке буржуазии и имеет состояние в два миллиона франков. У нее трое детей — три сына, которые после смерти отца унаследовали по пятьсот тысяч франков каждый. Но в этой семье — суровой, чопорной, холодной — сыновья росли, словно дички, и рано обнаружили неведомо откуда взявшиеся сумасбродные прихоти, нелепые причуды. За несколько лет все они промотали свое наследство. Старший, Шарль, увлекся техникой и ухлопал свои деньги на какие-то необыкновенные изобретения. Второго, Жоржа, в пух и прах разорили женщины. Третьего, Мориса, дочиста обобрал приятель, вместе с которым он затеял построить театр. Все три сына теперь жили на средства матери, которая согласилась давать им стол и квартиру, но, осторожности ради, ключи от шкафов всегда держит при себе.
Семья Герар занимает большую квартиру на улице Тюрен, в квартале Маре. Г-же Герар шестьдесят восемь лет. С годами у нее появились странности. У себя дома она требует монастырской тишины и опрятности. Она скупа, пересчитывает кусочки сахара, сама запирает в буфет недопитые бутылки вина, выдает белье и столовую посуду счетом, по мере надобности. Разумеется, сыновья очень любят ее, и хотя всем им перевалило за тридцать и они наделали кучу глупостей, она безраздельно властвует над ними.
Но когда она одна с этими тремя верзилами, ее охватывает смутная тревога; она постоянно боится — а вдруг они попросят денег и у нее не найдется веского довода, чтобы отказать им. Поэтому она предусмотрительно вложила все свои деньги в недвижимую собственность, — у нее три дома в Париже и незастроенные участки в окрестностях Венсена. Эти владения доставляют ей много хлопот, но зато она спокойна: у нее всегда есть уважительные причины не давать никому из сыновей крупных сумм зараз.
Впрочем, Шарль, Жорж и Морис стараются перехватывать у нее по мелочам, сколько могут. Они живут дома, как на биваке, ссорясь между собой из-за каждой подачки, упрекая друг друга в непомерной жадности. Смерть матери вернет им богатство; они это знают, и это кажется им достаточным основанием, чтобы жить в полной праздности. Хотя они никогда не говорят об этом, их постоянно занимает мысль, как будет произведен дележ. Если они не поладят, придется продать недвижимость, а это всегда убыточно. Они размышляют об этих делах без всяких дурных желаний, а только потому, что нужно ведь все предусмотреть. Все трое — парни веселого нрава, добродушные, заурядной честности. Как всем людям, им хочется, чтобы мать жила как можно дольше. Она им не мешает. Они дожидаются, вот и все.
Однажды вечером, встав от стола, г-жа Герар почувствовала недомогание. Сыновья уговорили ее лечь в постель и, после того как она уверила их, что ей лучше, что у нее всего-навсего сильная мигрень, ушли, оставив ее на попечение горничной. Но на другой день старухе стало хуже; домашний врач, встревоженный ее состоянием, предложил созвать консилиум. Г-жа Герар опасно заболела. И за неделю у кровати умирающей назревает драма.
Когда болезнь приковала г-жу Герар к спальне, она первым делом велела подать себе все ключи и спрятала их под подушкой. Лежа в постели, она силится по-прежнему управлять всем домом, охранять свое добро от расточительства. В ней происходит борьба, ее терзают сомнения. Только после долгих колебаний она решается на что-либо. Трое сыновей возле нее; она потускневшими глазами наблюдает за ними, дожидаясь, не осенит ли ее верная мысль.
Один день ей кажется, что нужно довериться Жоржу. Она знаком подзывает его:
— Смотри, вот ключ от буфета, достань сахар… Потом хорошенько запрешь и отдашь ключ мне.
Назавтра у нее зарождается недоверие к Жоржу; стоит ему шевельнуться, и она уже следит за ним глазами, словно опасаясь, что он засунет в карман безделушки, украшающие камин. В этот день она зовет Шарля и вручает ключ ему, бормоча:
— Горничная пойдет с тобой. Ты последишь за тем, как она вынет простыни, и сам запрешь шкаф.
В эти предсмертные дни она терзается тем, что уже не может следить за расходами по дому. Она вспоминает сумасбродные выходки своих сыновей; она знает, что они лентяи, обжоры, что у них шалые головы, мотовские руки. Она давно уже перестала уважать этих людей, которые не оправдали ни одной из ее надежд, попирают ее любовь к бережливости и порядку. И все же материнская привязанность берет верх и заставляет ее прощать им. Умоляющие глаза больной просят сыновей лишь об одной милости — дождаться, пока ее не станет, и только тогда опустошить ее хранилища и разделить между собой ее имущество. Дележ у нее на глазах был бы жесточайшей пыткой для ее неслабеющей скупости.
А между тем Жорж, Шарль и Морис во время болезни матери очень добры к ней. Они сговариваются так, что кто-нибудь из них всегда дежурит возле нее. В их заботе о ней сказывается искренняя привязанность. Но они невольно вносят в дом беззаботный дух бульваров, запах только что выкуренной сигары, новости и слухи, гуляющие по городу. И эгоистичная больная страдает оттого, что в последние дни она не заполняет без остатка жизнь своих детей. Позднее, когда она все более слабеет, подозрительность приводит к тому, что отчуждение между ней и сыновьями день ото дня растет. Даже если бы они совершенно не помышляли о том состоянии, которое им предстоит унаследовать, мать сама тем упорством, с каким она до последней минуты цепляется за свое богатство, заставила бы их думать о нем. Она смотрит на сыновей так пытливо, с таким явным опасением, что они отворачиваются. Тогда ей начинает казаться, будто они с нетерпением ждут ее смертного часа. Действительно, они думают о ее кончине, и на эту мысль их непрестанно наводит она сама своим безмолвно вопрошающим взглядом. Она сама возбуждает в них алчность. Стоит ей подметить, что кто-нибудь из сыновей бледнее и задумчивее обычного, она тотчас подзывает его к себе:
— Поди сюда… О чем ты размышляешь?
— Ни о чем, мама…
Но сын вздрогнул, и мать, медленно кивая головой, говорит:
— Я вам доставляю много хлопот, детки. Не расстраивайтесь, скоро меня не станет…
Они теснятся вокруг нее, наперебой уверяя, что любят ее и отвоюют у смерти. Она упрямым покачиванием головы отвечает, что не верит им, и все более укрепляется в своих подозрениях. Страшная агония, отравленная мыслью о деньгах!
Болезнь длится три недели. Уже пять раз устраивались консилиумы, приглашались крупнейшие медицинские светила. Горничная помогает сыновьям ухаживать за госпожой; несмотря на все старания, в квартире заметен некоторый беспорядок. Всякая надежда исчезла: врач предупредил, что конца следует ждать с часу на час.
Однажды утром сыновья, думая, что мать спит, вполголоса обсуждают у окна неожиданно возникшее затруднение. Завтра 15 июля. Г-жа Герар обычно сама взимала квартирную плату с жильцов своих домов; сыновья озабочены вопросом о том, как получить эти деньги. Консьержи запрашивают распоряжений. В том состоянии, в котором находится мать, сыновья не могут говорить с ней о делах. А между тем конец может наступить в любую минуту, и квартирная плата понадобится каждому из них на личные расходы.
— Ах, боже мой! — вполголоса говорит Шарль. — Если хотите, я могу сам обойти жильцов… Они поймут положение и заплатят.
Но Жоржу и Морису этот проект, как видно, не по душе. Они тоже стали подозрительными.
— Мы могли бы тебя сопровождать, — предлагает Жорж. — Всем нам предстоят расходы.
— Ну и что же! Я вам отдам деньги… Ведь не считаете же вы меня способным удрать с ними!
— Нет, но лучше, чтобы мы явились все вместе. Это будет более убедительно.
Они умолкают и вперяют друг в друга взгляды, уже сверкающие той злобой, той ненавистью, что вспыхивает при дележе. Спор о наследстве назрел, каждому хочется урвать как можно больше.
Вдруг Шарль громким голосом высказывает ту мысль, которую его братья не решаются выразить вслух:
— Послушайте, мы продадим недвижимость, это будет разумнее. Если мы уже сегодня ссоримся, завтра мы передеремся!
Хриплый вздох заставляет их поспешно обернуться. Мать, мертвенно-бледная, с блуждающими глазами, дрожа с головы до ног, приподнялась на постели. Она все слышала: простирая к ним исхудалые руки, она прерывающимся голосом повторяет: